Сочинение

Но Серёже положительно везло в это утро. Когда он вновь с осторожностью приблизился к двери, вестибюль был пуст. Это казалось невероятным, это противоречило всем правилам, ведь Нина Петровна обычно, отпустив вместе со звонком на урок дежурных, сама простаивала у двери до девяти. Ещё не веря своему счастью, Серёжа скользнул в вестибюль, кошачьими, мягко пружинящими шагами прокрался в раздевалку для младших классов — дверь её всегда оставалась открытой. На вешалках, у входа навалены были ворохи одежды, несколько шапок и пальто валялись на полу. Серёжа разыскал свободное место, повесил пальто, сунул шапку и шарф в рукав.

Теперь оставалось подняться по лестнице на второй этаж и на ходу придумать себе хоть какое-нибудь оправдание.

Прежде чем выйти на лестничную площадку, Серёжа на всякий случай обернулся — взглянуть, не выросла ли ненароком в дверях канцелярии грозная фигура Нины Петровны. Но вестибюль был пустынным и тихим на удивление. Серёжины шаги, хоть и старался он ступать неслышно, гулко разносились в тишине. Школа напоминала враждебный лагерь.

Но удача не оставляла его. Дверь физического кабинета оказалась приоткрытой. В противном случае пришлось бы стучать. А так появилась надежда проскользнуть незамеченным.

Вот только что́ он скажет физику, какие слова найдёт для своего оправдания, если тот вдруг увидит и спросит? Харитону Петровичу он не мог городить разную чепуху: о будильнике, который отставал на пятнадцать минут; или о больном зубе; или о классной руководительнице, задержавшей по неотложному делу (Харитон Петрович не станет проверять); или, на крайний случай, о расширяющем зрачки лекарстве, которое закапала глазник, запретив писать и читать до вечера… Физик не такой человек. Ему можно сказать правду или промолчать.

Серёжа, затаив дыхание, потянул ручку двери на себя. Напротив открылась часть белой стены со знакомыми портретами в проёмах между окон. Первым выплыл Резерфорд. Широкополая шляпа сдвинута на лоб, белозубая бесшабашная улыбка рубахи-парня на безупречно красивом лице, аккуратные, треугольничком подстриженные усы — он смахивал на лихого ковбоя из многосерийных вестернов, никак не на учёного. Дальше следовал Дж. Дж. Томпсон, седой усталый джентльмен в котелке. Серёжа выгнул шею так, что хрустнули позвонки, потянулся на цыпочках и увидел наконец деревянную кафедру и Харитона Петровича у доски рядом с Лариской Любавиной.

Пышнотелая Лариска в тесноватой уже кремовой кофточке и синей юбке, поверх которых был надет чёрный форменный фартук, прямо выставляя высокую грудь, сонно щурилась, глядела в сторону сереющего окна. Челюсти её двигались размеренно, неторопливо, она походила на сыто жующую корову. Ленивую томность выражало её круглое, безмятежно спокойное, уверенное лицо.

— Что значит — физика мне не нужна? — обращаясь к ней, говорил глуховато Харитон Петрович. — С таким же успехом ты могла бы сказать: мне не нужен мозг, я не хочу думать. — Морщинистая лысая голова физика едва доставала Лариске до груди. Путаясь в полах синего рабочего халата, Харитон Петрович мелкими шажками отступал назад, к краю кафедры, пытаясь заглянуть Лариске в лицо. — Ведь физика — это знание о строении, о законах того мира, в котором мы живём. Это постоянный поиск первооснов материи, первоэлементов природы. Мир элементарных частиц… Удивительный, загадочный мир, где продолжительность жизни измеряется миллионными долями секунды, И это ведь ещё относительное долголетие. Рождению там неизменно сопутствует смерть, а смерти — рождение. Кипит неостановимая, не прерывающаяся ни на мгновение работа вечно творящей жизни. Невидимый, неуловимый, невероятный мир… Какое касательство к нам с вами он может иметь? Но вот история. Когда Резерфорд зимой тысяча девятьсот одиннадцатого года вошёл в лабораторию, где работал его ученик Ганс Гейгер, со словами: «Теперь я знаю, как выглядит атом!» — никто и помыслить не мог, что начинается новый век, век атома, поставивший на повестку дня вопрос о жизни всего человечества, о судьбах Земли… — Харитон Петрович извлёк из кармана платок и вытер лицо устало. — Садись, Любавина. Надо бы записать тебе пару…

Лариска прошла между столов очень прямо, покачивая бёдрами. Она чувствовала следовавшие за ней взгляды мальчишек и, не поворачивая головы, из-под ресниц косила на тех, кто смотрел на неё. Она улыбалась беспечно, заманчиво, видом своим как бы говоря, что оценки вовсе не интересуют её. У неё есть в жизни что-то несравненно более важное, что делает её нужной, желанной, необходимой. Она спокойна за себя.

Лариска подошла к своему столу и на мгновение спиной, заслонила от Харитона Петровича входную дверь. Вот тут-то Серёжа и решился наконец. Но разве прошмыгнёшь незамеченным? Дверь скрипнула предательски, и сразу же, словно по команде, все головы повернулись в его сторону. Любопытство сменилось ожиданием бесплатного развлечения.

— Горе-елов… — прошелестело по рядам приглушённо, на выдохе.

И звонко, во весь голос кто-то вскрикнул:

— Стой, Горел! Куда-а?