Сочинения

Недаром воспоминания Державина носят характерное название: “Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина”. Жизнь, в которой для поэта не было ничего бесконечно малого, недостойного внимания, наблюдения, пристального разглядывания. Причины такого скрупулезного интереса к своей и чужой - любой человеческой жизни - верно определил Г. А. Гуковский: “Культ конкретного, живого человека, а не отвлеченного, подвергнутого “разумному” анализу человека классицизма, культ человека, имеющего право на жизнь, свободу, мысль, творчество и счастье независимо от того, монарх он или подданный, дворянин или крепостной, - привел к изображению простых, обыкновенных людей, полнокровных и целостных, с их духом, душой и плотью, е их бытом, окружением, нравами, привычками, со всеми материальными мелочами их жизни” [Гуковский Г. А. Г. Р. Державин. - В кн.: Державин Г. Стихотворения. “Сов. писатель”, 1947, с. XXVIII].

Будь иначе, из-под пера Державина никогда не вышло бы “Евгению. Жизнь Званская”, где он благодарит создателя за каждый прожитый день, за то, “что вновь чудес, красот позор / Открыл мне в жизни толь блаженной”. А “чудеса” для него - это и “тетеревей глухое токованье”, и “коней ржанье”, и “усатый староста”, который “Дает отчет казне, и хлебу, и вещам, / С улыбкой часто плутоватой”, - все, чем живет и дышит человек, в том числе и послеполуденная трапеза:

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,

Что смоль, янтарь-икра, и с голубым Пером

Там щука пестрая - прекрасны!

“Евгению. Жизнь Званская”

Почти все исследователи Державина писали о живописной выразительности этой строфы, о редком богатстве ее цветовой гаммы. Конечно, Державин достиг в “Жизни Званской” небывалого художественного мастерства, но разве само ато мастерство не плод отношения к жизни, особого психологического склада поэта, одержимого идеей закрепить в слове, звуке, краске каждое мгновение бытия во всей его индивидуальной неповторимости, чтобы сохранять, сберечь, не дать бесследно исчезнуть.

Не в этом ли разгадка державинских “Объяснений”? Ведь и здесь, как и в стихах, поэт хочет сохранить для потомков мгновение, случай, забытое или полузабытое имя и даже награды, должности и чины, которыми он был пожалован. “Ничто не должно кануть в Лету” - эти слова могли бы стать девизом и к “Объяснениям” и к “Запискам”.

Не заключит меня гробница,

Средь звезд не превращусь я в прах, -

говорит Державин в стихотворении “Лебедь” (1804), а в “Объяснениях” замечает: “Средь звезд или орденов совсем не сгнию так, как другие” [Державин Г. Р. Сочинения. В 9-ти томах, т. 3. СПб., 1866, с. 711].

В стихах он шел от конкретного к неслыханно высоким образам; в “Объяснениях” же возвращал эти образы с неба на землю, словно желая показать равновеликость, равнозначность для жизни мгновенного повода к созданию стиха и его последующего художественного воплощения.

Необычайным я пареньем

От тленна мира отделюсь,

С душой бессмертною и пеньем,

Как лебедь, в воздух поднимусь.

В двояком образе нетленный,

Не задержусь в вратах мытарств;

Над завистью превознесенный,

Оставлю под собой блеск царств.

Кто знает, быть может, и в самом деле посетила его мысль об орденах, когда он писал эти строки? Но как же далеко ушел от нее Державин! Скорее же эта мысль возникла у него, когда он Диктовал “Объяснения”. Впрочем, оттолкнуться Державин мог действительно от чего угодно, ибо причудливость художестзенно-пoэтических ассоциаций неисчерпаема и находится далеко за пределами рационально-логического мышления. Ведь известно, например, что Суриков задумал написать “Боярыню Морозову”, увидев ворону на белом снегу. Только Державин, будь он на месте Сурикова, непременно увековечил бы эту ворону в “Объяснениях”.

“Объяснения” и “Записки” можно лишь с известной долей условности отнести к жанру художественной прозы. Диктуя первые и быстро набрасывая вторые, Державин менее всего заботился о литературности слога. Ему нужно было успеть рассказать о себе и своей эпохе. Этой торопливостью объясняются шероховатость стиля, незавершенность фраз, иногда отсутствие согласования - все то, чем грешат “Объяснения”, а еще больше “Записки”. Проза Державина необработанна и тяжеловесна. Но в самой необработанности ее, первозданности и стихийности состоит ее особая ценность, обаяние “человеческого документа”. Это не “сочинение” в буквальном смысле этого слова, а скорее порыв души, запечатленный на бумаге. Отсюда характерная для “Записок” сбивчивость, повторения уже сказанного, эмоциональная взволнованность, вызванная особенно важными или дорогими для поэта воспоминаниями.

“Объяснения” и “Записки” раскрывают новую грань в нашем представлении о Державине, его личности, отношении к жизни, творчеству, себе самому. А вместе с тем показывают путь, который предначертал Державин для русской литературы, научив ее видеть важность, значительность, даже величие в повседневном, сиюминутном, преходящем.