Сочинения

1 3. Я. Карнеев, попечитель Харьк. уч. округа. Когда-Магницкий представил в Гл<авное> правл<ение> училищ проект об уничтожении философии на том основании, что преподавание ее невозможно без пагубы религии и престола, то бывший тогда же членом правления Карнеев в своем «мнении» осуждал философию за то, что она ни во что ставит черта и волшебников, тогда как черт и колдуны много производят бед на свете.

другие искали в них подтверждения истин св. Писания. Профессор математики находил выражение премудрости Божией в прямоугольном трехугольнике, профессор анатомии — в строении человеческого тела. Некоторые науки, как, напр < имер >, геология, перестали преподаваться, так как они во всех своих теориях противоречили св. Писанию. Один из профессоров так определял принципы своего преподавания: «Да будет началом моего слова Все-благий Бог; да будет началом моего слова могущественный Александр,---г да приимет начало слово мое от

соизволения знаменитейшего нашего попечителя,...»

В Петербургском университете в актовой речи (1823) проф. Дегуров (Dugour), приобревший еще в Харькове —по делу Шада — опытность в доносах и услужении по мысли и указаниям из министерства, возвещал о водворении новых начал и в столице. Священный союз, по его толкованию, остановив развитие нечестия и опасность, грозившую цивилизации, побудил правительства удалить из преподавания вредные учения. Университеты имели право отвергнуть и преследовать ложные и пагубные начала новейшей философии. Справедливо осуждено учение о воображаемой древности вселенной, противоречащее свидетельству св. Писания о сотворении мира. Всеобщая история должна доказывать превосходство монархического образа правления. И т. д.

Когда после шести лет своего управления (в 1825 г.) Магницкий на экзамене студентов произнес речь, он мог с полным сознанием услуги, оказанной правительству, констатировать, что Казанский университет — «единственный по своему достоинству.---В то

самое время,—говорил он,—как лжеименная философия, отравляя все науки и даже словесность и самые искусства тлетворным своим ядом, беснует умы на Бога и царей, в университете нашем самый яд сей претворяется в целительное средство против буйной гордости

разума.---Вместо тех буйных мечтаний некоторых

германцев, кои возникали со своевольством Лютеровой реформы и так лживо называются ныне философией,

—--принята у нас та здоровая, истинная, беззатейная

философия, которая прямит и изощряет умы, с которою жили счастливо отцы, верные Богу и царям, в которой воспитаны и образовались отличнейшие мужи нашего отечества, светила нашей церкви»1.

1 С наилучшею полнотою ревизия и время попечительства Магницкого в Казани изложены у Н. П. Загоскина: История Имп < ераторско-Го> Казанского Университета за первые сто лет его существова-ния.-т. Ш.-Каз<ань>, 1904.-Ч. 3.-1819-1827.-С. 253-576.

Магницкий толковал волю пославших его и задавал тон. Рунич меньше рассуждал, достаточно кривлялся и усердно исполнял. Карнеев в Харькове старался пахнуть тем же запахом. Голицын, представляя в комитет министров дело профессоров Петербургского университета, заключал его выводом, которому придавал общее значение: «Системы открытого отвержения истин св. Писания и христианства, соединяемые всегда с покушением ниспровергать и законные власти,—сии ужасные системы, заразившие головы новейших ученых, были последствием отпадения от веры Христовой и причиною всех народных мятежей и революционных бедствий, которые потрясли многие государства, пролили потоки крови и ныне еще не перестают нарушать спокойствие Европы». Голицын, как и Магницкий, исходил из идеи, выраженной в декларации Священного союза. Последний мог не считаться с фактами, но те, кому надлежало осуществлять его идеи, наталкивались на непреодолимый факт «ужасных систем», и потому с их стороны было безумием вступать с ними в борьбу путем частичных поправок и переделок в русском просвещении. Как ни широки были замыслы Магницкого, который хотел придать своей инструкции силу, обязательную для всех университетов, он был ничтожно смешон перед лицом европейской науки. Потому-то и в своем отечестве он, в конце концов, мог бороться лишь с лицами, а не с идеями. Нужно было бы реформировать самое науку, но это было бы не под силу даже и Меттерниху1.

Как реагировало на все это общество? Количество студентов таяло во всех университетах, а в Казанском университете на всех факультетах был всего 91 студент. Пришлось прибегнуть к казенным стипендиям. В остальном общество, как такое, никак не реагировало: не протестовало, не поддерживало единичные голоса возмущения2,

1 Довольствовавшемуся переводами теософических трактатов, но не помышлявшему о полной «Реформе науки». Это могло быть задумано и сделано лишь спустя сто лет, в наше смелое время и в нашем смелом отечестве. (Меттерних перевел на нем. яз. Theologia mystica Пордед-жа.)