Сочинения

«Я не писала вам, дорогой друг мой, с тех пор, как мы были во Флоренции. Но Венеция и Рим всецело поглощали мое время, и к тому же, как вы знаете, счастье немало занимает места в жизни. Мы не будем считаться письмами. Я немного устала. Мне хотелось все видеть, а когда душа ваша не слишком легко испытывает чувство пресыщения, то частая смена наслаждений, наконец, вызывает утомление. Друг наш имел большой триумф в театре Скала, в Ренисе и недавно в Санто-Карло. Три итальянских оперы за два года! Вы не можете сказать, что любовь располагает его к лени. Нас везде великолепно принимали, но я предпочла бы уединение и молчание. Это, по-моему, единственные условия жизни, возможные для женщины, которая разорвала со светом? Я думала, что все так и будет. Любовь, дорогая моя, властелин еще более требовательный, чем брак: но повиноваться ему так сладко! Отдав всю свою жизнь любви, я не думала, что мне придется хотя бы мельком бывать в свете и любезный прием, оказанный мне, только растравил мои раны. Я не могла, как прежде, стоять на равной ноге с высокопоставленными дамами. Чем больше внимания мне оказывали, тем более подчеркивали мое ничтожество. Женнаро не понял этих тонкостей; но он был так счастлив, что мне было бы стыдно не пожертвовать своим мелким самолюбием для такого важного дела, как жизнь артиста. Мы, женщины, живем одной любовью, а мужчины живут и любовью и своей деятельностью; иначе они не были бы мужчинами. Тем не менее, для нас, женщин, есть много неприятного в том положении, в которое я себя поставила и которого вы избежали: вы остались на высоте своего положения перед судом общества, которое не имело никаких прав на вас. Вы сохранили свободу воли, а я ее утратила. Я говорю это исключительно о сердечных делах, а не об общественных вопросах, от которых я совершенно отказалась. Вы можете быть кокетливой, капризной, вы сохранили всю привлекательность женщины, которая свободна и может по желанию все дать или во всем отказать; вы сохранили за собой привилегию капризничать, в интересах самой вашей любви и любви того человека, который вам нравится. Одним словом, до сих пор сохранили полную независимость; а я утратила свободу сердца, что, по-моему, составляет одно из очарований во всякой любви, даже когда страсть сильна до бесконечности. Я не имею больше возможности ссориться полушутя: мы не даром так дорожим этим приемом. Разве это не лучшее средство выведать тайну сердца? Я не могу грозить, я должна заковать всю мою привлекательность в броню безграничной кротости и покорности, я должна заслужить уважение силой своей любви. Я предпочту скорее умереть, чем покинуть Женнаро, потому что все мое искупление состоит в святости моей любви. Я не колебалась ни минуты между общественным уважением и моим уважением к самой себе, которая составляет тайну моей совести. Хотя у меня и бывают минуты меланхолии, которые пробегают тучками по ясному небу и которым мы, женщины, любим отдаваться, но я прогоняю их, я не хочу, чтобы это походило на сожаления. Боже мой, я так хорошо поняла обширность моих обязанностей, что вооружилась полной снисходительностью, но до сих пор Женнаро не возбуждал моей ревности, которая вечно настороже. Я не вижу, в чем может провиниться мой чудный гений. Я, ангел мой, немного напоминай тех набожных людей, которые ведут беседу с Богом; ведь, разве не вам я обязана своим счастьем? Поэтому будьте уверена, что я часто думаю о вас. Я увидела Италию, наконец-то увидела так, как и вы ее видели и как надо ее видеть, с душой, освещенной любовью, как и Италия освещена чудным солнцем и произведениями искусства. Мне жаль того, кто должен один восхищаться ее красотами, кто не имеет никого, кому бы он мог в минуту восторга пожать руку, с кем мог бы поделиться избытком волнующих вас чувств, которые, нисколько не слабея от этого, делаются несколько спокойнее. Эти два года составляют всю мою жизнь и дадут обильную жатву для моих воспоминаний. Не строили ли вы, как и я, планы останься в Киавари, купить дворец в Венеции, домик в Сорренте, виллу во Флоренции? Разве все любящие женщины не боятся людей? А я, выброшенная за борт, могу ли пожелать на век погрести себя в этом чудном пейзаже, среди цветов, у этого красивого моря или в долине, которая равняется красоте моря, как, например, долина, видимая из Физоля? Но, увы! Мы бедные артисты, и деньги призывают в Париж двух цыган. Женнаро не хочет, чтобы я пожалела об утраченной мной роскоши и едет в Париж репетировать свое новое произведение, большую оперу. Вы, ангел мой, так же, как и я, понимаете, что я не могу показаться в Париже. Несмотря на всю мою любовь, я не могла бы перенести презрительного взгляда мужчины или женщины – я скорее готова совершить убийство. Да, я разрубила бы на куски того, кто удостоил бы меня сожаления и милостиво обошелся бы со мной: восхитительная Шатонеф некогда, кажется, при Генрихе III, растоптала лошадью парижского городского главу за подобное преступление. Я вам пишу с тем, чтобы известить вас, что не замедлю присоединиться к вам в Туше и в вашем монастыре буду ожидать нашего Женнаро. Вы видите, как я смело обращаюсь с моей благодетельницей и сестрой! Но тягость благодеяния не приведет меня, как некоторых, к неблагодарности. Вы мне так много говорили о трудности сообщения, что я постараюсь приехать в Круазиг морем. Эта мысль мне пришла, когда я узнала здесь, что маленькое датское судно, нагруженное мрамором, едет к вам за солью, возвращаясь к себе, на Балтийское море. Таким образом, я избегала утомления и издержек переезда на почтовых лошадях. Я знаю, что вы не одна и очень довольна этим: посреди моего счастья у меня иногда являлись угрызения совести. Вы единственный человек, с которым я могу остаться одна, без Конти. Может быть, и для вас будет приятно видеть около себя женщину, которая поймет ваше счастье и не будет завидовать ему? Итак, до скорого свидания. Ветер попутный, я отправляюсь, мысленно послав вам поцелуй».