Сочинения

– Слушайте меня хорошенько, – сказала она. – Если вы с маркизой будете иметь даже не продолжительный разговор, а только обменяетесь с ней несколькими словами, если позволите ей расспрашивать вас, если отступите от данной вам роли без речей, которую сыграть очень легко, то знайте, – серьезным тоном сказала она, – вы потеряете ее навсегда.

– Я ничего не понимаю из того, что вы мне говорите, Камиль, – воскликнул Калист с очаровательной наивностью.

– Если бы ты понимал, ты не был бы идеальным ребенком, благородным и красивым Калистом, – отвечала она, взяв его за руку и целуя ее.

Калист сделал тогда то, чего никогда еще не делал: он взял Камиль за талию и поцеловал ее в шею, хотя не с любовью, но с нежностью, как он целовал мать. Мадемуазель де Туш не могла удержать потока слез.

– Идите прочь, дитя мое, и скажите вашей виконтессе, что мой экипаж к ее услугам.

Калисту хотелось остаться, но он был вынужден повиноваться повелительному и властному жесту Камиль; домой он вернулся, исполненный радости, что через неделю его полюбит красавица Рошефильд. Игроки в мушку снова увидали его тем Калистом, каким он был два месяца тому назад, Шарлотта приписывала это изменение себе. Мадемуазель де Пен-Холь очень мило дразнила Калиста. Аббат Гримон старался прочесть в глазах баронессы причину ее спокойствия. Шевалье дю Хальга потирал руки. Обе старые барышни были оживлены, точно две ящерицы. Виконтесса должна была в мушку двести су. Алчность Зефирины так разожглась, что она жалела, что не видит карт и сказала несколько резких слов невестке, которая была рассеяна, видя счастье Калиста, и принималась несколько раз его расспрашивать, хотя ничего не могла понять из его ответов. Игра продолжалась до одиннадцати часов. Двое сдались раньше: барон и шевалье заснули, сидя в креслах друг против друга. Мариотта спекла черные ржаные лепешки, баронесса пошла за чаем. Знаменитый дом дю Геников, перед тем как Кергаруэты и мадемуазель де Пен-Холь собрались уходить, предложил им закуску из свежего масла, фруктов, сливок, для чего из буфета достали серебряный чайник и английский фарфор, присланный баронессе одной из ее теток. Было что-то чарующее в этом намеке на современную роскошь в старинной зале; баронесса была очаровательна: она, как истая ирландка, была воспитана на умении готовить и разливать чай, – это занятие играет важную роль в жизни англичанок. Самая безумная – роскошь не произвела бы того простого, скромного и благородного эффекта, как это радостное гостеприимство. Когда в зале осталась только баронесса с сыном, она с любопытством взглянула на Калиста.

– Что произошло с тобой в Туше? – спросила она.

Калист рассказал о внушенной ему Камиль надежде и о странной полученной им инструкции.

– Бедная женщина! – воскликнула ирландка, всплеснув руками и в первый раз пожалев мадемуазель де Туш.

Несколько минут спустя после ухода Калиста, Беатриса, слышавшая, что он ушел, вернулась к своей приятельнице и нашла ее, с глазами, полными слез, полулежавшей на софе.

– Что с тобой, Фелиситэ? – спросила маркиза.

– Мне сорок лет и я люблю, дорогая моя! – сказала с яростью мадемуазель де Туш и глаза ее сразу сделались сухими и блестящими. – Если бы ты знала, Беатриса, сколько слез проливаю я о погибших днях моей молодости! Быть любимой из жалости, знать, что твое счастье – результат долгих трудов, кошачьих хитростей, западни, расставленной невинному и добродетельному ребенку, разве это не позорно? К счастью, можно найти себе некоторое искупление в безграничности той страсти, в силе счастья, в уверенности, что ты всегда будешь выше других женщин, и что воспоминание о тебе запечатлеется в молодом сердце, благодаря неизгладимым наслаждениям и бесконечному самопожертвованию. Да, попроси он, и я по одному его знаку брошусь в море. Бывают минуты, когда я ловлю себя на желании, чтобы он захотел этого, это было бы жертвой, а не самоубийством. Ах! Беатриса, ты заставила меня нести тяжкий крест, приехав сюда. Я знаю, что мне трудно соперничать с тобой, но ты любишь Конти, ты великодушна и благородна и не обманешь меня; ты, напротив, поможешь мне сохранить моего Калиста. Я предчувствовала впечатление, которое ты произведешь на него, но я остереглась выказать ревность, это только ухудшило бы зло. Напротив, я приготовила его к знакомству с тобой, описав тебя такими яркими красками, чтобы ты не могла затмить свой портрет, а ты, к несчастью, еще похорошела.