Сочинения

– Вас! Да ведь вы женаты? – воскликнула она. – Это было одно из главных моих несчастий среди многих других, выпавших на мою долю после нашей разлуки. Я теряла не только любовь, но и дружбу, в которую верила, как только можно верить бретонской дружбе. Со всем, впрочем, свыкаешься, и я меньше страдаю теперь, хотя совершенно разбита. Давно не была я так откровенна. Я должна быть горда с теми, кто равнодушен во мне, сурова с теми, кто хочет ухаживать за мной, я потеряла Фелиситэ, и мне некому было шепнуть: я страдаю, поймите же, какое страдание испытывала я, когда увидела вас в четырех шагах от меня, думала, что вы не узнаете меня, и как я рада теперь, когда вы около меня… Да, – сказала она на жест Калиста, – это почти верность. Вот что значит быть несчастной! Какая-нибудь малость, одно ничтожное свидание – для них все. Да, вы любили меня так, как должен был бы любить меня тот, кто растоптал ногами все сокровища, которые я принесла ему. К моему несчастью, я не умею забывать. Я люблю, и останусь верна безвозвратному прошлому.

Произнося эту тираду, она играла глазами, придавая эффект словам, лившимся, как казалось, из души неудержимым искренним потоком. Калист молчал. Глаза его были полны слез. Беатриса взяла его руку и, сжимая ее, заставила его побледнеть!

– Благодарю, Калист, благодарю, дорогой мой! Вот искренний ответ на горе друга. Не отвечайте, уходите, на нас смотрят и вы огорчите вашу жену, если до нее случайно дойдет это наше, хотя и невинное свидание среди массы лиц… Прощайте! У меня много сил, не правда ли?..

Она сделала вид, что вытерла слезы, жест, который в женской риторике должен бы называться антитезой в действии.

– Я буду смеяться, как смеются осужденные на смерть, среди равнодушных людей, которые забавляют меня. Я встречаюсь с артистами, писателями, с которыми познакомилась у Камиль Мопен. Она, пожалуй, права: обогатить, кого любишь, и исчезнуть, говоря: «Я слишком стара для него!» Так кончают мученики. И это лучший исход, когда нельзя умереть девушкой.

Она засмеялась, как бы желая рассеять грустные впечатления, навеянные на прежнего поклонника.

– Но где же я могу видеть вас? – спрашивал Калист.

– Я скрылась в улице де Шарт, близь парка Монсо, в маленьком отеле, соответствующем моим средствам, и набиваю себе голову литературой ради собственного развлечения. Избави меня Бог от мании наших дам!.. Идите, оставьте меня, я не могу привлекать внимание света. Что подумают о нас? А, главное, если вы останетесь, Калист, я расплачусь.

Уходя, Калист взял руку Беатрисы и почувствовал второй раз какое-то странное ощущение от этого пожатия.

– Боже мой, никогда Сабина ничего подобного не возбуждала во мне, – подумал он, выйдя в коридор.

В продолжение всего вечера, Беатриса хотя и не смотрела прямо на Калиста, но искоса бросала на него взоры, которые надрывали душу молодому человеку, еще полному первой отвергнутой любовью.

Когда барон возвратился домой, роскошь его обстановки заставляла его подумать о скромных средствах Беатрисы. Он возненавидел свое богатство за то, что оно не принадлежало этому падшему ангелу. Узнав, что Сабина давно легла, он был очень доволен, что может остаться один со своими волнениями. Он проклинал проницательность любви Сабины. Женщина, боготворя мужчину, читает в его лице, как в книге. Ей знакомы малейшие движения мускулов; она отгадывает, отчего он покоен, доискивается причины его грусти, обвиняя часто себя; изучает особенно глаза, которые, но ее мнению, выражают главную мысль: любима она или нет. Калисту хорошо было известно это глубокое, наивное поклонение ему и он сомневался в возможности скрыть на лице нравственную перемену, происходившую с ним.

– Что я буду делать завтра, – думал он, засыпая и предвидя этот своего рода молчаливый допрос Сабины. Сабина по утрам и даже в продолжение дня нередко спрашивала его: – «Ты еще любишь меня?» или «Я не надоела тебе?» Милые вопросы, различные, смотря по характеру и уму женщины, и за которыми скрывается их искреннее или притворное беспокойство.

Поверхность самых благородных сердец часто мутят житейские ураганы. На следующий день Калист, хотя и любивший своего сына, несказанно обрадовался, узнав, что Сабина, заметив конвульсии у ребенка и боясь крупа, не хотела оставить маленького Калиста. Под предлогом дела барон вышел, чтобы не завтракать с женой. Он ускользнул, как узник, довольный, что может идти пешком, пройтись по мосту Людовика XYI, по Елисейским полям и позавтракать с большим удовольствием, как холостой, в одном из кафе бульвара.