Сочинения

– Осуществление этой мечты зависит от вас самих.

– Вы хотите сказать… Тараевич…

– Да, наш общий враг… О, как я буду счастлива, когда этот человек окажется в моей власти!

– Нет ничего легче… Вам стоит только захотеть.

– Сама я ничего не могу: это возбудит подозрение, но вы можете предать его мне.

– Охотно… но каким образом?

– Это уже ваше дело.

Граф глубоко задумался.

– Итак, между нами заключен союз против Тараевича, – после довольно продолжительной паузы снова начала сектантка.

– Против всего мира, – в порыве необузданной страсти возразил Солтык.

– Тараевич сегодня же должен быть обезврежен.

– Я придумал кое-что и надеюсь как нельзя лучше устроить это дело… А когда Тараевич будет в вашей власти, что вы намерены предпринять? – спросил граф тоном, изобличавшим его нероновскую натуру во всем ее демонском величии.

– Этого я еще и сама не знаю.

– Я этому не верю.

– Быть может, я не желаю, чтобы вы это знали.

На дворе послышался звон колокольчиков и щелканье кнутов – усталые охотники вернулись в Комчино.

– Извините меня, mesdames, – обратился хозяин к мадам Монкони и ее дочери, – я поспешил возвратиться домой, потому что моя дама очень озябла. Прошу вас не стесняться и распоряжаться здесь как у себя дома.

– Помилуйте, граф! – возразила хорошенькая женщина.

– Мы переоденемся и сейчас же придем в столовую.

Сидя вокруг роскошно сервированного стола, никто из гостей и не подозревал, что невинная забава будет иметь развязкой самую ужасную, кровавую драму. Вечер прошел быстро, в приятных разговорах – шутки и остроты градом сыпались со всех сторон. Наступила ночь. Соседние помещики давно уже разъехались по домам, дамы ушли в гостиную, а мужчины, сидя у стола, опорожняли последние бокалы.

– Давай играть в карты! – воскликнул вдруг Тараевич, вставая с места и едва держась на ногах.

– Изволь, – ответил Солтык и приказал приготовить стол.

XLI. Проиграл!

Эмма и Генриетта сидели в маленькой турецкой гостиной: первая – полулежа на диване, а вторая – на ковре у ее ног.

– Теперь он в моих руках, – сказала Малютина, продолжая начатый разговор.

– Скажи, как тебе удалось покорить этого деспота? – спросила Генриетта.

– Странно… ему понравилась моя мнимая жестокость.

Я нередко спрашиваю себя, почему люди, обладающие непреклонным характером, внушают окружающим не только страх, но и уважение. Это мнение подтверждается историческими фактами: почему, например, злодейства такого изверга, как Иоанн Грозный, производят на людей более сильное впечатление, чем благодеяния Тита? Есть люди, которые с восторгом отзываются о Семирамиде и совершенно индифферентно относятся к матери Гракхов… Моя жестокость поражает графа Солтыка, опьяняет его. Ты, быть может, воображаешь, что я с наслаждением подвергаю человека пыткам или умерщвляю его своими руками? Вовсе нет! Я постоянно опасаюсь, чтобы чувство излишнего сострадания не повредило мне при исполнении моих священных обязанностей. Вот ты – другое дело.

Я замечала, что страдания наших жертв приносят тебе явное наслаждение. Вот почему ты до сих пор не можешь сделаться жрицей нашей секты. Советую тебе воздерживаться от этих неуместных восторгов. Я с душевным прискорбием исполняю мои священные, но тяжелые обязанности; ты же, наблюдая пытку или участвуя в ней, радуешься не хуже самого бесчеловечного палача.

– Виновата ли я в том, что Бог сотворил меня такой жестокой? Содрогание жертвы под ударами моего ножа доставляет мне неизмеримое наслаждение, запах человеческой крови опьяняет меня!

– В этом отношении вы с Солтыком поразительно схожи. Он холодный неумолимый деспот в полном смысле этого слова. Он способен беспощадно казнить людей, топтать их ногами, приносить каждую красивую женщину в жертву своему мимолетному капризу. Людей такого рода я считаю полусумасшедшими. У них избыток жизненной силы проявляется в стремлении мучить и умерщвлять людей, даже не сделавших им ни малейшего зла.

– Следовательно, и я не в своем уме? – спросила Генриетта.

– Разумеется.

Девушка склонила голову, но не возразила ни слова.

Между тем граф играл со своим родственником в баккара. Тараевич, сам того не замечая, опорожнял одну бутылку за другой и находился в сильно возбужденном состоянии, не обещавшем ничего хорошего. Монкони и Сесавин, опасаясь быть свидетелями неизбежного скандала, ушли наверх, в свои комнаты. Наконец Солтык бросил карты на стол, подошел к окну, отворил его, прошелся несколько раз взад и вперед по комнате и, остановившись на пороге турецкой гостиной, подал Эмме едва заметный знак.

– Разве ты не хочешь больше играть? – спросил Тараевич, перед которым лежала на столе груда выигранного им золота. – Я обязан дать тебе реванш.

– Благодарю, мне уже надоела эта игра вдвоем, – ответил граф, – наша обязанность занимать юных дам, которые сидят в гостиной и скучают.

– Вовсе нет, – сказала Эмма, подходя к карточному столу, – продолжайте играть, господа, а мы на вас посмотрим.

– Извольте, если это вам угодно, – сказал граф и начал тасовать карты.