Сочинения

Балык представляет важные препятствия свободному выражению мыслей ликующего господина, но наконец он побежден, и из облизывающихся уст вылетает:

— Какой голод?

— А в Муразовской-то волости — копна на десятине.

— Какая копна? Что за голод! Пустяки, никакого голода нет! У меня, батюшка, копна семь мер, слышите? Семь мер в этом году дает. У меня, батенька, пятьсот четвертей в этом году одной пшеницы-с! Вот что-с. Какой тут голод? Урожаи не ниже среднего… У меня, сударь мой…

— Помилуйте, какой голод! — громко вмешивается третий собеседник, господин джентльменского вида. — Я предлагаю тридцать копеек в день, и никто не идет ко мне работать. Разве это нужда? Поверьте, если бы они нуждались, они бы и за гривенник пошли.

— Да ведь я говорю только, что в Муразовской волости…

— Нет, позвольте-с! У меня в самом Муразове погреб. Если бы был голод, разве не было бы заметно по отпуску спирта?

— Пьяницы! — перебивает мрачный отставной генерал, хранящий в своем сердце предания «Вести».

— А? Разве не было бы заметно? — победоносно кричит изящный владелец погреба, наклоняясь своей бородой к самому лицу низенького протестанта. — Они, милостивый государь, водку пьют, как и всегда! А вы в набат, голод…

— Дармоеды! — гремит генерал и, полный негодования, требует рюмку хересу.

Низенький человечек скромно удаляется.

— Вредный человечек, ваше превосходительство.

— Пьяницы! Что-с, что вы говорите? — строго и внезапно обращается генерал к изящному владельцу погреба.

— Франт этот, говорю, ваше превосходительство, вредный человек.

— А, да, да, из них, из этих, из новых. Лентяи! Составляется одиннадцать пулек.

Иван Иванович Половин проснулся в необыкновенно приятном расположении духа. Да и было отчего. Наступающий день был для него великим днем. Он был скромный человек и не жаждал славы, но вдруг случилось обстоятельство, поставившее его в центр общественного водоворота: предводителя дворянства хватил паралич, так что он оказался неспособным председательствовать на предстоящем земском собрании. И воля судьбы указала Ивану Ивановичу взять на себя эту почетную и трудную обязанность.

Когда Иван Иванович, напившись чаю, надел свой мундир на белой подкладке, с длинною талией и пришитыми орденами, и вышел на улицу, то даже Марья Ивановна, проходившая в это время мимо, возопила от восторга и надежды увлечь в свои сети приятного подполковника. Господин Растопыркин на минуту был забыт.

— Пошла, пошла, дура, — сердито сказал председатель и величественно направился к низенькому зданию, вымазанному глиной, как и все здания описываемого города.

Вывеска, прибитая на одном из углов этого здания, гласила: «Энская уездная земская управа».

Зала собрания была уже битком набита. По случаю ярмарки и хорошей погоды число собравшихся гласных было более чем достаточно для того, чтобы собрание могло состояться.

Иван Иванович, пробираясь через толпу и расточая рукопожатия направо и налево, достиг длинного, покрытого зеленым сукном, стола. Сделав фланговое двжжение для обхода, он достиг, наконец, до своего председательского места и взял в руки колокольчик.

Водворилась тишина. Сосчитали гласных, выбрали членов редакционной и ревизионной комиссий, словом, начали так, как начинают все земские собрания. Но читатель еще не вполне знаком с составом энских представителей.

Главный элемент собрания, благородное дворянство, нам уже отчасти известен. Второй, менее численный, но не менее могущественный, составляло благочестивое духовенство. Целая скамья была занята массивными телами в коричневых и лиловых шелковых рясах, с наперсными крестами и даже с знаками ордена святой Анны. Похвальное единодушие и твердость в шествовании к избранной цели всегда составляли главные качества энских пастырей. Кроме того, некоторые из них отличались красноречием, явственно доказывающим благо-успешность в изучении риторики в бытность их в духовной семинарии. Особенно славился этим достохвальным талантом благочинный, о. Андрей Благовзоров, совокупивший в себе внушительную наружность и тяжкий вес с сладкогласием сирены и хитроумием Улисса.