Сочинения

 Россия – все:
и коммуна,
и волки,
 и давка столиц,
и пустырьная ширь,
 стоводная удаль безудержной Волги,
 обдорская темь
и сиянье Кашир.
 Лед за пристанью за ближней,
 оковала Волга рот,
 это красный,
это Нижний,
 это зимний Новгород.
 По первой реке в российском сторечье
 скользим…
цепенеем…
зацапаны ветром…
 А за волжским доисторичьем
 кресты да тресты,
да разные «центро».
 Сумятица торга кипит и клокочет,
 клочки разговоров
и дымные клочья,
 а к ночи
 не бросится говор,
не скрипнут полозья,
 столетняя зелень зигзагов Кремля,
 да под луной,
разметавшей волосья,
 замерзающая земля.
 Огромная площадь;
прорезав вкривь ее,
 неслышную поступь дикарских лап
 сквозь северную Скифию
 я направляю
в местный ВАПП.
 За версты,
за сотни,
за тыщи,
за массу
 за это время заедешь, мчась,
 а мы
ползли и ползли к Арзамасу
 со скоростью верст четырнадцать в час.
 Напротив
сели два мужичины:
 красные бороды,
серые рожи.
 Презрительно буркнул торговый мужчина:
 – Сережи! —
 Один из Сережей
полез в карман,
 достал пироги,
запахнул одежду
 и всю дорогу жевал корма,
 ленивые фразы цедя промежду.
 – Конешно…
и к Петрову…
и в Покров…
 за то и за это пожалте процент…
 а толку нет…
не дорога, а кровь…
 с телегой тони, как ведро в колодце…
 На што мой конь – крепыш,
аж и он
 сломал по яме ногу…
Раз ты
 правительство,
ты и должон
 чинить на всех дорогах мосты. —
 Тогда
на него
второй из Сереж
 прищурил глаз, в морщины оправленный.
 – Налог-то ругашь,
а пирог-то жрешь… —
 И первый Сережа ответил:
– Правильно!
 Получше двадцатого,
что толковать,
 не голодаем,
едим пироги.
 Мука, дай бог…
хороша такова…
 Но што насчет лошажьей ноги…
 взыскали процент,
а мост не пролежать… —
 Баючит езда дребезжаньем звонким.
 Сквозь дрему
все время
про мост и про лошадь
 до станции с названьем «Зименки».
 На каждом доме
советский вензель
 зовет,
сияет,
режет глаза.
 А под вензелями
в старенькой Пензе
 старушьим шепотом дышит базар.
 Перед нэпачкой баба седа
 отторговывает копеек тридцать.
 – Купите платочек!
У нас
завсегда
 заказывала
сама царица… —
 Морозным днем отмелькала Самара,
 за ней
начались азиаты.
 Верблюдина
сено
провозит, замаран,
 в упряжку лошажью взятый.
 Университет —
горделивость Казани,
 и стены его
и доныне
 хранят
любовнейшее воспоминание
 о великом своем гражданине.
 Далеко
за годы
мысль катя,
 за лекции университета,
 он думал про битвы
и красный Октябрь,
 идя по лестнице этой.
 Смотрю в затихший и замерший зал:
 здесь
каждые десять на сто
 его повадкой щурят глаза
 и так же, как он,
скуласты.
 И смерти
коснуться его
не посметь,
 стоит
у грядущего в смете!
 Внимают
юноши
строфам про смерть,
 а сердцем слышат:
бессмертье.
 Вчерашний день
убог и низмен,
 старья
премного осталось,
 но сердце класса
горит в коммунизме,
 и класса грудь
не разбить о старость.