9. Ты часто слыхала о том, что наше благополучие зависит от правильных суждений, приводящих к душевной стойкости, а превратности судьбы не несут в себе сокрушительного удара для жизни. Если же приходится и нам, вслед за большинством людей, подчиняться внешним обстоятельствам, и учитывать посланное судьбой, и выслушивать как судей нашего благополучия случайных людей, то не смотри на слезы и сетования, с которыми идут к каждому по какому-то дурному обычаю, а лучше подумай, как завидны для соболезнующих твои дети, дом, жизнь. Странно было бы, если бы ты — в то время как другие с радостью приняли бы твою судьбу вместе с тем, что нас теперь удручает, — стала возмущаться против нее и гнушаться ею, пренебрегая тем, что сама эта боль дает нам почувствовать, сколько отрадного содержит в себе оставшееся у нас. Если мы, как тот критик Гомера, который стал бы подсчитывать у него безглавые и укороченные стихи, проходя мимо великого и прекрасного в его поэмах, будем выискивать и порицать дурное в жизни, огульно и беспорядочно нападая и на хорошее, то уподобимся мы низменным скрягам, которые, накопив большое богатство, не пользуются тем, что у них есть, а горюют и плачутся об утраченном. Если же ты сострадаешь ей, ушедшей без брака и потомства, то, с другой стороны, ты должна ценить, что сама не была лишена этого: ведь нельзя считать, что эти блага велики для тех, кто их лишен, и малы для тех, кто их имеет; а она, придя к беспечальности, не нуждается в нашей печали; и как может она вызывать у нас сострадание, если для нее нет уже никаких страданий? Ведь лишение даже великих благ перестает быть лишением для того, кто в них не нуждается. А твоя Тимоксена лишена малого, ибо мало она познала и малому радовалась; а о чем она не имела ни представления, ни помысла — можно ли говорить, что она этого лишилась?
10. Ты и от других слышишь убедительные для многих речи, что покойник недоступен ничему дурному и огорчительному. Знаю, что тебе препятствует верить этому отеческое предание, а также символы дионисических таинств, которым причастны мы, посвященные. Но уразумей, что бессмертная душа испытывает то же, что плененная птица: если она проведет в теле долгое время, то привыкает к условиям этой жизни и становится ручной. Выйдя же на волю, она снова воплощается и в ряде рождений не перестает подвергаться здешним испытаниям и судьбам. Не думай, что бранить старость и тяготиться ею заставляют морщины, седина и телесная немощь: самое тягостное в ней то, что она делает душу невосприимчивой к воспоминаниям о той жизни и привязывает к этой, сгибая и угнетая душу и заставляя ее сохранить тот образ, который ей придала телесная оболочка. Если же плененная душа пробудет в теле лишь недолго, то, освободившись, она сохраняет лучшее состояние, как бы воспрянув к своей природе после расслабляющего уклонения. Подобно тому как огонь, если его погасить и сразу снова возжечь, вспыхивает и быстро набирает силу, если же долго остается погашенным, возобновляется с трудом, так и для души лучшая доля, если ей довелось, согласно поэту,1163
прежде чем в ней возникнет великая любовь к здешним вещам и она, сросшись с телом, ослабнет, как от яда.
11. Древние обычаи и законы наших предков подтверждают правильность этого. Умершим младенцам не приносят возлияний и не совершают других обрядов, принятых для покойников, ибо они непричастны к земле и ко всему земному: они не сохраняют привязанность к месту своего погребения, не ждут выставления тела и совместного прощального сидения. И законы не позволяют воздавать им это, как преставившимся к лучшей доле и лучшему обитанию. И так как не верить законам в этом тяжелее, чем верить, то пусть у нас все внешнее будет таким, как они предписывают, а все внутреннее — еще более нетронутым, чистым и благочестивым.
ОБ ЭРОТЕ
1.