А Гераклу в одной трагедии задают вопрос:
Но когда мальчики, либо подвергаясь разбойному насилию, либо добровольно, в силу собственной развращенности, позволяют, как выражается Платон,1177
«покрывать и засевать себя наподобие четвероногих», то такая «благосклонность» не только не содержит ничего благого, но безобразна и чужда Афродиты.Думаю поэтому, что Солон написал те стихи еще в молодости, «отягченный обилием семени», по выражению Платона,1178
состарившись же, он говорит иначе:он как-бы нашел в браке и философии успокоение после волнений и бурь любви к мальчикам.
Итак, Протоген, если рассудить по правде, то надо признать, что любовь к мальчикам и любовь к женщинам происходит от одного и того же Эрота. Если же ты, не желая уступить в споре, настаиваешь на их различении, то окажется, что этот обращенный на мальчиков Эрот заслуживает порицания: появившись на свет поздно, как бы у престарелых родителей, незаконный и темного происхождения, он воздвигает гонение на законного и старшего Эрота. Совсем недавно он проник в гимнасии вслед за обычаем обнажаться при телесных упражнениях, проталкиваясь среди мальчиков и мимоходом обнимая их за плечи, понемногу отрастил крылья, и вот его уже не сдержать, и он бранит и поносит брачного Эрота, хранителя бессмертия человеческого рода, передающего светоч жизни от поколения к поколению.
Этот незаконный Эрот отрекается от наслаждения: стыд и страх заставляют его искать благопристойное объяснение для своего пристрастия к молодым и красивым. И вот таким предлогом становится для него дружба и добродетель. Он покрывается пылью палестры, омывается холодной водой, нахмуривает брови и громогласно объявляет, что занимается философией и соблюдает целомудрие в соответствии с законом; но вот ночью, без помех —
Если же, как говорит Протоген, с мальчиками не происходит плотское общение, то как возможен Эрот там, где нет Афродиты, которую он волею богов призван почитать и которая уделяет ему от своего достоинства и силы? А если и есть какой-то Эрот без Афродиты, подобно тому как существует опьянение без вина, вызываемое напитком из фиг или ячменя, то он будет способен только возбуждать, не принося плода и завершения, а только пресыщение и отвращение».
6. Слушая это, Писий явно раздражался против Дафнея и, когда тот приостановился, воскликнул: «Клянусь Гераклом, какое легкомыслие и какая дерзость! Люди, уподобляясь собакам, которых их пол привязывает к самке, переселяют бога из гимнасиев, портиков и освещенных солнцем мест философских собеседований в притоны, с их бритвами и притираниями общедоступных женщин: ведь честным женщинам, конечно, не подобает ни влюбляться, ни быть предметом влюбленности».
Тут, вспоминал мой отец, он сам, прикоснувшись к руке Протогена, сказал:
Клянусь Зевсом, Писий, забыв всякую меру, заставляет нас стать на сторону Дафнея. Ведь он устраняет из брачного общения любовь и делает его непричастным к вдохновляемой божеством дружбе; а тогда, без порождаемых Эротом доверия и приязни, целость брака поддерживается, словно ярмом и уздой, только стыдом и страхом».
Писий заметил: «Для меня этот довод имеет мало значения. С Дафнеем же происходит то, что мы наблюдаем у меди, которая не так легко плавится непосредственно от огня, как от раскаленной текучей меди: если подлить ее, то вместе с ней разжижается и начинает течь и твердая медь. Подобно этому и на Дафнея не столь действует красота Лисандры, но то, что, давно встречаясь с другом, который воспламенен и полон огня, он и сам загорается и несомненно сгорит, если не найдет спасения у нас.
Но я вижу, — добавил он, — что происходит то, к чему более всего стремился бы Антемион: я задеваю наших судей. Поэтому умолкаю». — «И прекрасно, — сказал Антемион, — надо было с самого начала ближе придерживаться нашего вопроса».
7. «В таком случае объявляю, — сказал Писий, — что с моей стороны нет возражений против того, чтобы в каждую женщину был кто-нибудь влюблен. Но богатство этой женщины заключает в себе опасность для юноши. Как бы мы, одарив Вакхона знатностью и роскошью, не утопили незаметно олово в меди. Было бы, в его возрасте, большей удачей, если бы, женившись на простой и скромных достатков женщине, он сохранил бы преобладание в этом союзе, как вино в смешении с водой. Но мы видим, что Исменодора хочет распоряжаться и властвовать: иначе она не отвергла бы женихов такой знатности и богатства, предпочтя им юношу, едва оставившего хламиду эфеба и еще нуждающегося в руководстве.