Сочинения

Ты же думаешь, что даже юноши в городе должны сохранять тишину, что лучше всего им думать так же, как и ты, если же нет, то, во всяком случае, говорить, сообразуясь с тем, насколько приятно это тебе слушать. Однако, насмехаясь, они осуществляют таким образом свою свободу, впрочем, они и всегда изрядно гуляют, но во время праздников — особенно".

Некогда римляне взыскали с тарентийцев за такого рода шуточки, за то, что последние, <355d> напившись на празднике Диониса, оскорбили римских послов[680]. Вы же во всем счастливее тарентийцев: не несколько дней веселитесь вы, но весь год, не послов вы оскорбили, но их правителя, волосы на его подбородке, символы на монетах[681]. Хорошо делаете, мудрые граждане, <356a> — и те, что сочиняют эти шуточки, и те, что их хвалят, и те, что наслаждаются ими! Очевидно ведь, что одним доставляет удовольствие произносить, а вторым — слушать эти насмешки. В этом наслаждении я с вами единодушен, и вы хорошо поступаете, делая в этом город единым, ибо это не есть что-то серьезное, не то, что следует обуздывать, ведь, конечно же, не нужно наказывать распущенных юнцов. <356b> Ибо если кто-нибудь отнимет у человека возможность делать и говорить то, что ему нравится, он сокрушит основание [το κεφάλαιον] свободы. Значит, поскольку вы знаете, что человек должен быть свободным, вы поступаете вполне справедливо, во-первых, позволяя женщинам управлять собой, чтобы извлечь выгоды из их чрезмерной свободы и распущенности, во-вторых, поручая им воспитание детей из страха, как бы те, познакомившись с более суровым воспитанием, <356c> не стали потом рабами! Как бы, становясь юношами, они не обучились, в первую очередь, совеститься старцев, а затем, под влиянием этого дурного обычая, не стали бы относиться с почтением к магистратам, чтобы в конце концов не сделаться вместо людей рабами, став рассудительными, справедливыми, а, возможно, и кроткими, и скромными, то есть чтобы не стали они, сами не зная об этом, людьми всецело испорченными. Что делают с детьми женщины? Они склоняют их поклоняться тому же, что и они, и делают это посредством удовольствия, которое считают вещью наиблаженнейшей и в высшей степени почитаемой <356d> не только людьми, но и скотами. Потому, я думаю, столь велико ваше счастье, что вы отвергаете всякое рабство: для начала — рабство богам, потом — законам, и затем — мне, хранителю законов. Да, нелепо было бы мне, в самом деле, досадовать на вас и сердиться, что боги наблюдают ваш город в такой свободе и не наказывают. <357a> Ибо и боги, равно со мной, подверглись в вашем городе бесчестью.

"Ни "Хи", — говорите вы, — ни "Каппа" никогда не причиняли городу вреда". Что же до труднопонимаемой загадки, измышленной вашей мудростью, то у нас есть некое ее изъяснение [εξηγητών], появившееся благодаря некоторым из горожан: я понял, что первые буквы суть первые буквы имен, обозначающих, соответственно, Христа и Констанция. Стерпите же мою откровенность! <357b> Одно единственное зло причинил вам Констанций, а именно то, что сделал меня цезарем, а не предал смерти. Что же до остального, то пусть дадут вам боги почувствовать единственным из всех римлян жадность многих констанциев, точнее его друзей. Ведь этот человек был мне двоюродным братом и другом, но после того, как он сам выбрал вражду вместо дружбы, боги в своем чрезмерном человеколюбии судили нам состязаться <357c> друг с другом; прежде чем стать ему врагом, я был ему более верным другом, чем он рассчитывал. Почему же вы думаете раздражить меня похвалами ему, если я терпеть не могу бранящих его? Христа же вы любите и принимаете градохранителем вместо Зевса и бога Дафны и Каллиопы[682], которая помогла раскрыть вашу хитрость. Любили ли Христа эмессцы, предавшие огню гроба галилеян[683]? Сердился я когда-нибудь на эмессцев? Я, однако, раздосадован <357d> многими из вас, можно сказать, всеми: сенатом, богачами, народом. Народом — потому что он, выбрав безбожие, по большей своей части ненавидит меня. Лучше сказать, весь ваш народ меня ненавидит, видя, что я придерживаюсь порядка священнодействий, который соблюдали наши отцы; горожане, имеющие влияние, ненавидят меня, поскольку им воспрепятствовали продавать все, что угодно, по сколь угодно высокой цене; но все вы ненавидите меня из-за танцоров и театров, и не потому, что я лишил этого других, но потому, что меня самого <358a> эти вещи заботят меньше, чем лягушки в болоте[684]. Теперь, спрашивается, как мне не обвинять себя, если я сам подал вам столько поводов для вражды?