Сочинения

27. 1. Итак, прежде всего нужно знать, что наставления, дающиеся в моей речи, не применимы к любому образу человеческой жизни. Они не касаются ни занятых ремеслом, ни атлетикой, ни солдат, ни моряков, ни риторов, ни избравших деловой образ жизни. Они предназначены для человека, уже размышлявшего, кто он, откуда он произошел и к чему должен стремиться, — человека, который и в еде, и в другом следует тому, что отлично от предполагающихся иными образами жизни [начал]. 2. А на тех, кто не таков, мы не станем хрюкать (γρύξαιμεν)[106]. Ибо и в повседневной жизни — не одно и то же наставление человеку спящему, который всем своим образом жизни старается послужить сну, собирая повсюду все располагающее ко сну, и наставление человеку, отгоняющему сон и выстраивающему все вокруг себя так, чтобы бодрствовать[107]. 3. Первому необходимо рекомендовать опьянение и пресыщение, дом темный, постель "мягкую, просторную" и "пышную"[108], как говорят поэты, а также любые наркотики — будут ли они вдыхаться, втираться или заглатываться в жидком или твердом виде, — дающие сонную бездеятельность и забвение. 4. Другому же — питье трезвое, пищу легкую, почти что отсутствие пищи, дом светлый, полный легкого воздуха[109] и открытый дуновениям ветра. Ему нужно посоветовать возбудить в себе напряженное стремление к мысли и приготовить постель сухую, из небеленого льна[110]. 5. Рождены ли мы для того, чтобы бодрствовать как можно больше, уступая сну лишь постольку, поскольку не находимся в месте, где пребывают вечно бодрствующие [боги][111], или же, напротив, мы созданы для сна? Ответы на эти вопросы требуют иной речи и обстоятельного обоснования.

28. 1. Тому, кто однажды изобличил колдовство нашего здешнего времяпрепровождения и жилища, человеку, подозревающему [во всех тяжких] природу, которая в нем, и противостоящему ей, уличившему в усыпляющем воздействии место, в котором он находится, — такому вот человеку[112] передаем мы знание питания, знание, соответствующее его знанию себя и того места, где он находится; этот вот человек и есть наш собеседник. 2. Мы призываем его оставить спящих, валяющихся в своих постелях, пусть будет он осторожнее, ибо достаточно посмотреть на человека с гноящимися глазами, чтобы у тебя загноились глаза, достаточно встретить зевающих, чтобы начать зевать самому. Так не позволим же оцепенению и сну захватить нас подобным образом! Ибо место, где мы проводим время, полно холодной сыростью, что может вызвать загноение глаз, ведь место это болотисто, и его испарения вызывают у всех тяжесть в голове и забвение[113].

3. Если бы законодатели устраивали сферу подзаконного с тем, чтобы возвысить людей до созерцательного образа жизни и до жизни, согласной Уму (κατά νοῦν)[114], то, без сомнения, следовало бы им подчиниться и даже согласиться на уступки в сфере питания. 4. Если же они обращаются к жизни, согласной природе, и к образу жизни, называемому средним, вводят такие законы, с которыми готова согласиться даже толпа, полагающая, что внешние вещи, а равно и все телесное есть единственное добро или единственное зло; если все это так, то как можно, ссылаясь на их закон, уничтожать жизнь[115], которая выше всякого писаного закона, предназначенного для толпы, жизнь, руководящуюся по преимуществу законом неписаным и божественным?

9. 1. Таково положение дел. Созерцание, дарующее нам счастье, не есть собирание рассуждений (λόγων) или множества научных знаний (μαΰημάτων), как кто-нибудь[116] может подумать: созерцание не составляется из точных знаний, и преумножение рассуждений не преумножает его — будь это так, ничто не мешало бы быть счастливыми тем, кто владеет всевозможными точными знаниями. 2. Но даже все знания никоим образом не восполнят созерцания, даже если это знания о вещах сущностно сущих, если только к этим знаниям не присоединится та вдохновенность (φυσίωσις) и жизнь, которая соответствует сущностно сущим. 3. Ибо говорят, что существует три цели, соответствующие задачам каждого[117]. Наша цель состоит в осуществлении созерцания сущего; когда она достигается, то созерцание осуществляет, в меру наших возможностей, единение природ созерцающего и созерцаемого. 4. Ибо возвращение (άναδρομέ)[118] происходит не в иное, но в сущностно свое; не с иным, но с сущностно собой происходит единение природ. Сущностно же Сам — Ум, так что и цель есть жизнь по Уму. 5. Этому служат и рассуждения, и научные знания о вещах внешних, но они занимают место очищений и не восполняют счастья. Если бы счастье состояло в формулировке суждений, то, ограничивая себя в пище и занятии делами, можно было бы достичь цели. 6. Но поскольку, очищаясь посредством рассуждений и дел[119], должно сменить нынешнюю жизнь на другую, то давай рассмотрим, каковы те дела и рассуждения, которые ведут нас к этой другой жизни.