Сочинения

41. 1. Зачем, в самом деле, угашать страсти и умирать для них и ежедневно об этом заботиться, если бы мы [изначально] могли действовать в соответствии с умом, будучи привязаны к смертным вещам, без того, чтобы ум на это смотрел[141], как стремились доказать некоторые? "Ибо именно ум видит, именно ум слышит"[142]. 2. Если же, поглощая роскошные блюда и распивая сладчайшие вина, ты утверждаешь, что можешь обратиться к нематериальным вещам, тогда почему не мог бы ты вместе с этим и оставаться обращенным к ним, вступая в связь с наложницами или предаваясь действиям, которые даже называть некрасиво? 3. Все эти страсти вполне свойственны ребенку, который в нас, но ты скажешь, что, поскольку они постыдны, они тебя не влекут. Уж не жребием ли прикажешь решать, какие страсти испытываются, только когда ты участвуешь в них, а какие можно испытать и без отрыва от умопостигаемого? 4. И пусть мне не говорят, что у большинства одни страсти считаются постыдными, а другие нет; все они постыдны, — по крайней мере, в отношении к жизни, согласной с разумом, — и следует воздерживаться от всех страстей на том же основании, что и от страстей любовных. Должно, однако, уступить природе немного пищи, что необходимо ради становления (διὰ τῆς γενέσεως)[143].

5. Там, где есть ощущение и его схватывание, есть и отступление от умопостигаемого; и сколь велико возмущение неразумного, столь велико отступление от умопостигаемого. Ибо, и в самом деле, невозможно, если тебя носит то туда, то сюда, быть там, оставаясь здесь; ибо когда мы сосредоточиваем внимание, то это производит вся наша целостность, а не какая-либо наша часть.

42. 1. Мнение, согласно которому человек, страстно увлеченный (παθαινόμενον) ощущением, может действовать в умопостигаемом, довело до гибели многих варваров[144]. Эти люди в результате [теоретического] презрения [к страстям] дошли до того, что предались всем видам удовольствий, утверждая, что могут <...> предоставить неразумному заниматься этими [чувственными] вещами, в то время как сами они обращены к вещам иным. Я уже и сам слышал, как они выступали в защиту своего убожества следующим образом:

2. Пища, говорили они, не оскверняет нас, как и море не оскверняется той грязью, что приносят реки. Ибо мы властвуем над всякой пищей, как море над всякой влагой. Если бы море сомкнуло уста и не стало принимать впадающие в него потоки, оно, возможно, и выросло бы в своих глазах, но весьма пало бы в глазах космоса, как неспособное переварить нечистоты, так обстояло бы дело, если бы море отказалось принимать их из опасения замараться. 3. Так же и мы, говорят, если будем осторожничать в пище, поработимся духу (φρονήματι) страха. Должно-де, чтобы все было подчинено нам. Если в малую воду попадают нечистоты, она тут же загрязняется и замутняется ими. Бездну же не осквернишь. Так же и с нами: пища одерживает верх над маленьким человеком, но тот, в ком бездна власти, приемлет все и не оскверняется ничем.

4. Такими вот рассуждениями вводили они себя в заблуждение, и их поступки соответствовали их лживым речам. Однако не в бездну свободы, но в бездну несчастья бросились они и утонули в ней. 5. Это же заблуждение толкнуло отдельных киников ко вседозволенности (παντορέκτας)[145], прочно прибив их к причине их грехов, которую они обычно называют безразличным[146].

43. 1. Человек же благочестивый[147] держит под подозрением колдовство природы, он изучил природу тела и понял, что между телом и силами души существует соответствие, подобное настроенности музыкального инструмента (ώς ἤρμοσται όργάνου), он знает, как быстро откликается страсть, хотим мы этого или нет, когда внешние вещи заставляют трепетать тело, и этот трепет достигает чувственного сознания. Ибо чувственное сознание (ἀντίληψις) есть отзвук, но душа не может отзываться, если полностью не обращена к звуку и если не перенесет на него свой надзирающий (ἐπιστατικόν) взгляд. 2. Неразумное совершенно не способно судить о "том, вплоть до чего" и о "как", "откуда", "к чему" — само по себе оно не способно к пониманию и руководству (ἀνεπισκέπτου): куда бы его ни понесло, оно подобно коням без возничего. Но для нас невозможно надлежащим образом управлять чем-то, относящимся к внешнему, или узнать меру и благовременье в пище, если глаза колесничего не наблюдают за этим, ибо он упорядочивает (΄υθμίζειν) движения [лошадей] и правит неразумным, которое само по себе слепо. 3. Уничтожить ли надзор рассудка за неразумным, предоставив ему носиться согласно его природе? Представь себе, каким бы был человек, допустивший, чтобы желания, а равно и гнев, простирались, сколь они пожелают! Хорошо же будет его усердие, и дела — куда как разумны, если, отстранив надзирающий разум, он сделает безудержными энергии неразумного!