Сочинения

Сын роскоши, прохлад и нег,
Куда, Мещерский! ты сокрылся?
Оставил ты сей жизни брег,
К брегам ты мертвых удалился;
Здесь персть твоя, а духа нет.
Где ж он? — Он там. —

Где там? — Не «наем.

За этой напряженной интонацией, сбоем ритма, за этими мучительными вопросами, остающимися без ответа, не только философия, но смятение и растерянность человеческого духа, тщетно ищущего имя тому, что много лет спустя Пушкин назовет «тайнами счастия и гроба». И именно это, а не общие рассуждения, поднимает оду Державина высоко над риторической поэзией его времени.

Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает...

Эти строки оторвались от екатерининского века и принадлежат в равной мере всем эпохам — неисчерпаемостью мысли и образа, общечеловеческим содержанием, поразительной психологической точностью. Не «пугает», не «отталкивает», а именно «смущает». Державин нашел единственное, незаменимое слово, обладающее множеством смысловых оттенков. И каждая эпоха будет вкладывать в это слово, в эти строки свой смысл, пытаясь разгадать в этом «смущает» одну из вечных загадок бытия.

Такими вошли стихи Державина в XIX век, и совершенно понятно, что авторская трактовка их, предложенная в «Объяснениях» и отчасти в «Записках», не совпадала с более поздним читательским восприятием этих стихов. Не совпадала настолько, что ставила читателя в тупик. А между тем возможность сопоставить самостоятельную жизнь стихов в поколениях читателей с авторской трактовкой их уникальна. И в этом состоит особое значение державинских «Объяснений» для истории русской литературы.

Заботясь об адекватности восприятия своих стихов читателем, Державин раз и навсегда объяснил потомкам что к чему, и, как бы ни обрастала новыми смыслами его поэзия, ветер неуклонно возвращается на круги своя — к последней и непреложной воле поэта.

Оба плана стихов Державина — конкретный и отвлеченный — были связаны для него нерасторжимо, и «Объяснениями» он утверждал эту связь навеки: «Все примечатели и разбиратели моей поэзии, без особых замечаний, оставленных мною на случай смерти моей, будут судить невпопад» [11]. Здесь речь идет о конкретном плане; об отвлеченном Державин заботился мало. Человек здравого и практического ума, он был далек от мысли комментировать свои поэтические прозрения. Но для него было важно, очень важно, чтобы в стихах не смещались планы, чтобы сугубо конкретное, злободневное сохранило свою актуальность и не было принято потомками за поэтическую абстракцию. Поэтому он комментировал только то, что имело признаки времени и места.

В оде «На Счастие» (1789) Державин объяснил строки:

На пышных карточных престолах Сидят мишурные цари — «на счет тех из господ наместников, которые, обольстясь вверенною им монаршею властию, гордо говорили и поступали» [12]. Так он заодно свел и личные счеты с генерал-губернаторами Олонецким и Тамбовским — Тутолминым и Гудовичем.

К строке «Где стол был яств, там гроб стоит» («На смерть князя Мещерского») он написал примечание: «Перфильев был большой хлебосол и жил весьма роскошно» [13]. Конечно, сейчас это кажется наивным. И не только наивным. Много лет назад Б. М. Эйхенбаум высказал мнение, что «Объяснения» — это «беспощадное обращение с собственным творчеством» [14]. Но разве не сохраняют примечания конкретный план стихов, разве не дают возможность увидеть происхождение многих державинских строк, почувствовать первый импульс к их созданию?

По мнению же самого Державина, эти примечания должны были сберечь для потомства то, что неумолимо «топит в пропасти забвенья» «река времен», то, что поэт так простодушно и обреченно пытался связать навеки с живым течением жизни и человеческой памятью.

И в «Объяснениях», и в «Записках», и даже в самых отвлеченных стихах Державина есть строки, главы, строфы, связывающие его стихи и прозу с эпохой не только стилем, внутренним строем и образом мыслей автора, но чем-то еще более конкретным, возможно, тем, что мы называем приметами времени. В прозе это более наглядно. В стихах — словно случайно:

Но ах! как некая ты сфера
Иль легкий шар Монгольфиера,
Блистая в воздухе, летишь...

«На Счастие»

Но если такая связь с временем кажется нам понятной, то отчего же смущает нас примечание о хлебосольстве Перфильева и, напротив, поражает смелостью в той же оде слишком уж личностная строфа:

Как сон, как сладкая мечта,
Исчезла и моя уж младость;
Не столько тешит красота,
Не столько восхищает радость,
Не столько легкомыслен ум,
Не столько я благополучен;
Желанием честей размучен,
Зовет, я слышу, славы шум.