Сочинения

Недаром воспоминания Державина носят характерное название: «Записки из известных всем происшествиев и подлинных дел, заключающие в себе жизнь Гаврилы Романовича Державина». Жизнь, в которой для поэта не было ничего бесконечно малого, недостойного внимания, наблюдения, пристального разглядывания. Причины такого скрупулезного интереса к своей и чужой — любой человеческой жизни — верно определил Г. А. Гуковский: «Культ конкретного, живого человека, а не отвлеченного, подвергнутого «разумному» анализу человека классицизма, культ человека, имеющего право на жизнь, свободу, мысль, творчество и счастье независимо от того, монарх он или подданный, дворянин или крепостной, — привел к изображению простых, обыкновенных людей, полнокровных и целостных, с их духом, душой и плотью, е их бытом, окружением, нравами, привычками, со всеми материальными мелочами их жизни» [20].

Будь иначе, из-под пера Державина никогда не вышло бы «Евгению. Жизнь Званская», где он благодарит создателя за каждый прожитый день, за то, «что вновь чудес, красот позор / Открыл мне в жизни толь блаженной». А «чудеса» для него — это и «тетеревей глухое токованье», и «коней ржанье», и «усатый староста», который «Дает отчет казне, и хлебу, и вещам, / С улыбкой часто плутоватой», — все, чем живет и дышит человек, в том числе и послеполуденная трапеза:

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь-икра, и с голубым Пером
Там щука пестрая — прекрасны!

«Евгению. Жизнь Званская»

Почти все исследователи Державина писали о живописной выразительности этой строфы, о редком богатстве ее цветовой гаммы. Конечно, Державин достиг в «Жизни Званской» небывалого художественного мастерства, но разве само ато мастерство не плод отношения к жизни, особого психологического склада поэта, одержимого идеей закрепить в слове, звуке, краске каждое мгновение бытия во всей его индивидуальной неповторимости, чтобы сохранять, сберечь, не дать бесследно исчезнуть.

Не в этом ли разгадка державинских «Объяснений»? Ведь и здесь, как и в стихах, поэт хочет сохранить для потомков мгновение, случай, забытое или полузабытое имя и даже награды, должности и чины, которыми он был пожалован. «Ничто не должно кануть в Лету» — эти слова могли бы стать девизом и к «Объяснениям» и к «Запискам».

Не заключит меня гробница,
Средь звезд не превращусь я в прах, —

говорит Державин в стихотворении «Лебедь» (1804), а в «Объяснениях» замечает: «Средь звезд или орденов совсем не сгнию так, как другие» [21].

В стихах он шел от конкретного к неслыханно высоким образам; в «Объяснениях» же возвращал эти образы с неба на землю, словно желая показать равновеликость, равнозначность для жизни мгновенного повода к созданию стиха и его последующего художественного воплощения.

Необычайным я пареньем
От тленна мира отделюсь,
С душой бессмертною и пеньем,
Как лебедь, в воздух поднимусь.

В двояком образе нетленный,
Не задержусь в вратах мытарств;
Над завистью превознесенный,
Оставлю под собой блеск царств.

Кто знает, быть может, и в самом деле посетила его мысль об орденах, когда он писал эти строки? Но как же далеко ушел от нее Державин! Скорее же эта мысль возникла у него, когда он Диктовал «Объяснения». Впрочем, оттолкнуться Державин мог действительно от чего угодно, ибо причудливость художестзенно-поэтических ассоциаций неисчерпаема и находится далеко за пределами рационально-логического мышления. Ведь известно, например, что Суриков задумал написать «Боярыню Морозову», увидев ворону на белом снегу. Только Державин, будь он на месте Сурикова, непременно увековечил бы эту ворону в «Объяснениях».

«Объяснения» и «Записки» можно лишь с известной долей условности отнести к жанру художественной прозы. Диктуя первые и быстро набрасывая вторые, Державин менее всего заботился о литературности слога. Ему нужно было успеть рассказать о себе и своей эпохе. Этой торопливостью объясняются шероховатость стиля, незавершенность фраз, иногда отсутствие согласования — все то, чем грешат «Объяснения», а еще больше «Записки». Проза Державина необработанна и тяжеловесна. Но в самой необработанности ее, первозданности и стихийности состоит ее особая ценность, обаяние «человеческого документа». Это не «сочинение» в буквальном смысле этого слова, а скорее порыв души, запечатленный на бумаге. Отсюда характерная для «Записок» сбивчивость, повторения уже сказанного, эмоциональная взволнованность, вызванная особенно важными или дорогими для поэта воспоминаниями.