Милый князь Петр Андреевич. Желаю, чтобы письмо сие застало вас спокойным и здоровым. Хорошо ли вы делаете, что живете не в Москве?1 Хорош ли у вас доктор? Это нас беспокоит. Впрочем, не смеем вам ничего советовать, следуйте первым внушениям. В нас есть темное чувство самооберегания, которое обнаруживается прежде рассуждения, и к которому прислушиваться не бесполезно. Не унывайте только душой. Для рассеяния же пишите. Вспомните, какие славные сказки во время чумы рассказывали в «Декамеронах» Бокачио! Ознаменуйте же холеру чем-нибудь подобным, и она не тронет последнего раба вашего. Пушкин наконец дал о себе весть2. Он в Нижегородской деревне и сбирается в Москву, в которую, вероятно, его не пустят. Левушка в Москве, он живет с Нащокиным. Газета наша выходит по-прежнему. Почта равно все журналы дурно доставляет. Нумера недостающие я пришлю не прежде конца холеры. Посылки не принимаются в Москву. У меня переплетен для вас 1-й том. Теперь собираю и уже начал печатать «Северн<ые> цветы». Соберите несколько ваших стихов и, если есть, прозы и пришлите мне. Очень одолжите меня. Прозу княгини Зенеиды3 я помещу в «Северн<ые> цветы». Остальные №№ ей посланы. Шевырев вам кланяется. Он обещал прислать мне прозы. Ваш «Адольф»4, я думаю, уже переписан и отдан в ценсуру. «Борис Годунов» печатается. Торговля книжная упала. Никуда почти нельзя посылать книг. Все оцеплено. Холера много вреда принесет, кроме смерти. Оставаться бы ей в Индии. Михайла Александрович пишет к нам через день. Он здоров, но воображение его поражено. Нет подле него человека, который бы развлекал его. Баратынский обещал мне прислать отрывок из поэмы своей, но еще не присылает5. Вы были при похоронах Василия Львовича6. Что бы об нем сказать что-нибудь! Туманский Василий здесь, он вам кланяется. Языков прислал мне прекрасную элегию на смерть няни Пушкина7. Пушкин в деревне много написал. Не знаю, куда к нему писать. Если его увидите прежде моего письма к нему, попросите его, чтобы он поспешил прислать мне свой запас для моего альманаха. Молчанов, Плетнев, барон Розен и Сомов вам кланяются и желают здоровья.
Не унывайте, любезнейший князь, пишите и верьте в мое счастие. Кого я люблю, те не умирают.
Ваш Дельвиг.
29 окт<ября> 1830 г.
112. К. М. БОРОЗДИНУ{*}
31 октября 1830 г. Петербург
Милостивый государь Константин Матвеевич!
На почтеннейшее отношение вашего превосходительства за № 239 сим имею честь ответствовать, что четыре стиха известного французского поэта Казимира де ла Виня1, напечатанные в № 61 издаваемой мною «Литературной газеты» и подавшие повод к запросу г. генерал-адъютанта Бенкендорфа2, доставлены мне от неизвестного, как произведение поэзии, имеющее достоинство новости. А как «Литературная газета» имеет в виду сообщать единственно новости чисто литературные, без всякого их применения к обстоятельствам или отношениям каким бы то ни было, что читатели могли заметить из доселе вышедших №№ оной,— то я и представил сие четверостишие на рассмотрение цензуры законным порядком, быв убежден, что в нем ничего нет противного Цензурному уставу. Доводя сие до сведения вашего превосходительства, с совершенным почтением и преданностию имею честь быть, милостивый государь, вашего превосходительства покорнейшим слугою
барон А. Дельвиг.
Октября 31-го дня 1830 года.
113. К. М. БОРОЗДИНУ{*}
15 ноября 1830 г. Петербург
Милостивый государь Константин Матвеевич.
Объявленное мне высочайшее его императорского величества повеление о запрещении мне издавать «Литературную газету» я получил, и о сем честь имею уведомить ваше превосходительство, пребывая к вам с истинным почтением и глубочайшею преданностию, милостивый государь, вашего превосходительства покорнейший слуга
барон А. Дельвиг.
15-го ноября 1830 года.
114. А. С. ПУШКИНУ{*}
Около (не позднее) 17 ноября 1830 г. Петербург
С получением сего письма, радость душа моя, садись за бумагу и напиши мне все пьесы, для «Северных цветов» тобою приготовленные. Нынче они мне помогут более, чем когда-нибудь. «Литературная газета» выгоды не принесла и притом запрещена за то, что в ней напечатаны были новые стихи Делавиня. Люди, истинно привязанные к своему государю и чистые совестию, ничего не ищут и никому не кланяются, думая, что чувства верноподданнические их и совесть защитят их во всяком случае. Неправда, подлецы в это время хлопочут из корыстолюбия марать честных и выезжают на своих мерзостях. Булгарин верным подданным является, ему выпрашивают награды за пасквили, достойные примерного наказания, а я слыву карбонарием, я русский, воспитанный государем, отец семейства и ожидающий от царя помощи матери моей и сестрам и братьям1.
Целую тебя, душа моя, и жду от тебя утешения, то есть не уверений в участии, я знаю, что ты меня любишь, но стихов, стихов, стихов! Мне надо их! Слышишь ли, болдинский помещик!
Прощай.
Твой Дельвиг.
115. О. М. СОМОВУ{*}
19 ноября 1830 г. Петербург