Солнце садится, и бар на углу закрылся.Фонари загораются, точно глаза актрисаокаймляет лиловой краской для красоты и жути.И головная боль опускается на парашютев затылок врага в мостовой шинели.И голуби на фронтоне дворца Минеллие.утся в последних лучах заката,не обращая внимания, как когда-тонаши предки угрюмые в допотопныхобстоятельствах, на себе подобных.Удары колокола с колокольни,пустившей в венецианском небе корни,точно падающие, не достигаяпочвы, плоды. Если есть другаяжизнь, кто-то в ней занят сборомэтих вещей. Полагаю, в скоромвремени я это выясню. Здесь, где столькопролито семени, слез восторгаи вина, в переулке земного раявечером я стою, вбираясильно скукожившейся резинойлегких чистый, осенне-зимний,розовый от черепичных кровельместный воздух, которым вдовольне надышаться, особенно — напоследок!пахнущий освобожденьем клетокот времени. Мятая точно деньги,волна облизывает ступенькидворца своей голубой купюрой,получая в качестве сдачи бурыйкирпич, подверженный дерматиту,и ненадежную кариатиду,водрузившую орган речис его сигаретой себе на плечии погруженную в созерцанье птичьей,освободившейся от приличийвывернутой наизнанку спальни,выглядящей то как слепок с пальмы,то — обезумевшей римскойцифрой, то — рукописной строчкой с рифмой.осень 1995, Casa Marcello
Приключилась на твердую вещь напасть:будто лишних дней циферблата пастьотрыгнула назад, до бровей сытакрупным будущим, чтобы считать до ста.И вокруг твердой вещи чужие ейвстали кодлом, базаря «Ржавей живей»и «Даешь песок, чтобы в гроб хромать,если ты из кости или камня, мать».Отвечала вещь, на слова скупа:«Не замай меня, лишних дней толпа!Гнуть свинцовый дрын или кровли жесть —не рукой под черную юбку лезть.А тот камень-кость, гвоздь моей красы —он скучает по вам с мезозоя, псы.От него в веках борозда длинней,чем у вас с вечной жизнью с кадилом в ней».1995