Сочинения Иосифа Бродского. Том IV

Стрелою праздной уязвлен
Мой фавн, и умирает он.
О злые люди! Никогда
Ты им не причинял вреда,
Смерть пользы им не даст твоя.
Вовек им не желала я
Дурного; несмотря на весь
Кошмар, не пожелаю днесь,
Ни впредь. Но стану слезы лить,
Чтоб небо умолить забыть
Твое убийство: вес мольбе
Прибавят слезы... Но тебе
Так больно, ах! Небесный Царь,
Всему ведя свой календарь,
Им праздных не простит утех;
Зверей он убивать и тех
По справедливости велит.
Пусть с грешных рук омоют стыд,
Они в крови твоей, мой взгляд
Слепящей, пусть меня сразят, —
Им не очиститься: пятно
На душах их нанесено
Тем пурпуром, чей след не смыть,
И нечем грех им искупить.
Неверный Сильвио (в те дни
Еще не ведала я ни
О чем) однажды на порог
Мой, за серебряный шнурок
С бубенчиком вот этим взяв,
Привел его ко мне, сказав:
«И фавна приучить я смог
На ласку расставлять силок».
Но, ах, он фавна приручал,
Мой Сильвио, — а сам дичал.
Ко мне утратил интерес,
Он, фавна подарив, исчез.
С тех пор свои пустые дни
Я стала убивать, в тени
Играя с фавном, и вполне
Казалась эта жизнь по мне.
Он был забавен и легок
И на ногу, и сердцем; мог
Ласкаться и, казалось, рад
Был ласковый встречать мой взгляд.
Ах, злой быть не могу, поверь,
И к зверю, если любит зверь.
Подольше он живи, как знать,
И он мне стал бы изменять,
Как Сильвио? — лжецов дары
Нас тешат только до поры.
Но, судя по тому, что я
Успела ощутить, твоя
Любовь была честней мирской
Предательской любви людской.
С руки сладчайшим молоком
Кормился он и сахарком,
И становился (ибо дни
Текли) белей он, чем они.
Дышал так сладко! Я пред ним
Краснела: он был несравним
Лицом со мной — да что со мной! —
С любой красавицей земной.
Как на серебряных своих
Копытцах он был скор и лих!
С каким изяществом скакал
Со мною взапуски! Как ждал,
Коль отставала я! И вновь
Прочь уносился, вскинув бровь!
Той резвости здесь нет ни в ком:
Он ветром точно был влеком.
Свой сад есть у меня: зарос
Лилеями, кустами роз,
Как дикая он чаща весь.
Весеннею порою здесь
Он пасся. Но поди найди
Его лилейных клумб среди,
Пока не выглянет он сам.
Бывало, не моим глазам
Сыскать его среди лилей,
Которых он был сам белей.
А розами питался он.
Живой напоминал бутон
Цвет уст, и отпечаток их
Цвел часто на устах моих.
Но паче всяких ласк он рад
Был, роз впивая аромат,
С улыбкою тонуть рдяной
В лилейной влаге ледяной.
Живи он дольше, видит Бог,
Он сделаться б снаружи мог
Лилеей, розой — изнутри...
О! Помогите мне! Смотри:
Теряет он сознанье, ой!
Он гаснет тихо, как Святой!
И слезы медленно текут,
Подобно камеди в сосуд.
Так плачет бальзамина ствол,
Ножа познавший произвол.
Так плакали, творя янтарь,
По брату Гелиады встарь.
В сосуде сохраню златом
Двух слез его хрусталь; потом
Своих волью я и снесу
Его к Диане в храм в лесу.
Мой нежный фавн уходит, ах,
В Рай лебедей и черепах,
Где горностаи по весне
И агнцы спорят в белизне.
Постой! Надгробье опишу
Твое, пока еще дышу.
Из мрамора, как я бледна,
Там будет статуя; должна
Она быть плачущей; но тут
Пусть скульптор пощадит свой труд,
Затем, что, по тебе скорбя,
Из камня буду плакать я,
Покуда ежедневный путь
Слез этих не источит грудь.
У ног моих и ляжешь ты,
Из алебастра — чистоты
Небесной: белизною тел
Небесных на земле ты бел.