Сочинения Козьмы Пруткова

Русская словесность: Козьма — назидательно-препохвально; Павел — усердно-добропорядочно

В течение недели оба питомца вели себя преизрядно. Козьма, как более шустрый, хочет всегда первенствовать. Дружелюбны, богобоязненныи к старшим почтительны.

Такие отметки приводили родителей моих в неописанную радость и укрепляли в них убеждение, что из меня выйдет нечто необыкновенное. Предчувствие их не обмануло. Рано развернувшиеся во мне литературные силы подстрекали  меня  к занятиям  и  избавляли  от  пагубных увлечений  юности.

Мне   было  едва   семнадцать  лет,   когда  портфель,   в котором я прятал свои юношеские произведения, был переполнен.

Там была проза и стихи. Когда-нибудь я ознакомлю тебя, читатель, с этими сочинениями, а теперь прочти написанную мною в то время басню. Заметив однажды в саду дремавшего на скамье отца Иоанна, я написал на этот случай предлагаемую басню:

Однажды, с посохом и книгою в руке,

 Отец Иван плелся нарочито к реке,

 Зачем к реке? затем, чтоб паки

Взглянуть, как ползают в ней раки.

Отца Ивана нрав такой.

Вот, рассуждая сам с собой,

 Рейсфедером он в книге той

Чертил различные, хотя зело не метки,

Заметки. Уставши, сев на берегу реки,

 Уснул, а из руки

 Сначала книга, гумиластик,

 А там и посох — все на дно.

Как вдруг наверх всплывает головастик,

 И, с жадностью схватив в мгновение одно

 Как посох, так равно

И гумиластик,

Ну, словом, все что пастырь упустил,

Такую речь к нему он обратил:

«Иерей! не надевать бы рясы,

 Коль хочешь, батюшка, ты в праздности сидеть

Иль в празднословии точить балясы!

Ты денно, нощно должен бдеть,

Тех наставлять, об тех радеть,

Кто догматов не знает веры,

А не сидеть,

И не глазеть,

И не храпеть,

Как пономарь, не зная меры».

Да идет баснь сия в Москву, Рязань и Питер,

И пусть

Ее твердит почаще наизусть

Богобоязливый пресвитер.

Живо вспоминается мне печальное последствие этой юношеской шалости. Приближался день именин моего родителя, и вот отцу Иоанну пришло в голову заставить меня и Павлушу разучить к этому дню стихи для поздравления дорогого именинника. Стихи, им выбранные, хотя были весьма нескладны, но зато высокопарны. Оба мы знатно вызубрили эти вирши и в торжественный день проговорили их без запинки перед виновником праздника. Родитель был в восторге, он целовал нас, целовал отца Иоанна. В течение дня нас неоднократно заставляли то показать эти стихи, написанные на большом листе почтовой бумаги, то продекламировать их тому или другому гостю. Сели за стол. Все ликовало, шумело, говорило, и казалось, неприятности ожидать неоткуда. Надобно же было, на беду мою, случиться так, что за обедом пришлось мне сесть возле соседа нашего Анисима Федотыча Пузыренко, которому вздумалось меня дразнить, что сам я ничего сочинить не умею и что дошедшие до него слухи о моей способности к сочинительству несправедливы; я горячился и отвечал ему довольно строптиво, а когда он потребовал доказательств, я не замедлил отдать ему находившуюся у меня в кармане бумажку, на которой была написана моя басня «Священник и гумиластик». Бумажка пошла по рукам. Кто, прочтя, хвалил, а кто, просмотрев, молча передавал другому. Отец Иоанн, прочитав и сделав сбоку надпись карандашом: «Бойко, но дерзновенно»,— передал своему соседу. Наконец бумажка очутилась в руках моего родителя. Увидав надпись пресвитера, он нахмурил брови и, не долго думая, громко сказал: «Козьма! прийди ко мне». Я повиновался, предчувствуя, однако, что-то недоброе. Так и случилось,— от кресла, на котором сидел мой родитель, я в слезах поспешно ушел на мезонин, в свою комнату, с изрядно накостылеванным затылком...