Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

«Он был, - пишет Брюсов, - в крестьянском платье, в сермяге, красной рубахе, в больших сапогах, с котомкой за плечами, с дубинкой в руках. Лицом он изменился очень. Я помнил его лицо совсем хорошо. То были (прежде) детские черты, бледное, бледное лицо - и горящие черные глаза, иногда смотрящие как-то в сторону, словно в иное. Теперь его черты огрубели; вокруг лица пролегла бородка, стало в его лице что-то русское; глаза стали задумчивее, увереннее, хотя помню, именно в них сохранилось и прошлое; прежними остались и густые черные волосы, на которые теперь падал иногда багровый отблеск от рубашки. А как изменились все его привычки и способы! Когда-то он был как из иного мира, неумелый, безмерно самоуверенный, потому что безмерно застенчивый... Теперь он стал прост, теперь он умел говорить со всеми. Теперь он умел сказать что-нибудь и моему братишке, и сестрам, и даже маме. И все невольно радостно улыбались на его слова. Даже животные шли к нему доверчиво ласкаясь»[564].

Таким просветленным Добролюбов погостил, всех очаровав, в Москве и ушел в свой неизвестный путь. И вот через два месяца он внезапно появился снова, но в совсем ином виде. «Я пытался заговорить с ним, - рассказывает Брюсов, - но он отвечал односложно. Часто наступало молчание. Вдруг со словами “я помолюсь за вас” он вставал и падал ниц. Мы были в волнении. Эда (жена Брюсова) совсем бледнела. Я спросил у него, “кому вы молитесь?” Он отвечал - “всем чистым духам, земным и небесным” и вам “ангелам” - и он положил еще 4 земных поклона, нам троим (была сестра) и нашему браку. Эда дрожала и в один миг почти упала в обморок. Последние мгновения вечера мы были совсем вне себя. Со словами: “Если не поцелую ноги вашей, не будете со мною в раю” - он поцеловал нам ноги...»[565]

Из Оренбурга вскоре пришло письмо от Добролюбова, а затем стало известно о его процессе. Его обвиняли в «оскорблении святыни и величества». Дома он перебил и топтал иконы. Ему грозила каторга. Дело осложнялося еще тем, что мать Добролюбова вмешала в дело Вл. Гиппиуса, объясняя в прошении на высочайшее имя его влиянием перемену в сыне. Отец Гиппиуса, занимавший какой-то значительный пост, выгораживая сына, топил Добролюбова. Поэт был помещен матерью на испытание в психиатрическую лечебницу, но был признан нормальным. В этот период Брюсов виделся с ним в Петербурге. Добролюбов был молчалив, но радостен. Перед тем как отвечать, складывал молитвенно руки, словно медитировал, и просил поучения у Бога. Говорил на ты, называл братом, на прощание облобызался. Мать рассказывала, что, оставшись один, он поет и импровизирует стихи[566]. Добролюбов продолжал писать, но это уже не были стихи в нашем общепринятом смысле. Это были свободные духовные песни, молитвы, похожие на сектантские псалмы. Когда Добролюбов сидел в сумасшедшем доме, Брюсов посетил его там. Добролюбов уверял, что решил вернуться к интеллигентской жизни, что разочаровался в своих исканиях, что всё это было лишь опытом. Живо рассказывал свою эпопею, как ушел с намерением проповедовать в народе дьявола и свободу, как встретил «некоего Петра», человека неученого, но до всего дошедшего, который многому его научил. Узнав мысли Добролюбова, он соблазнился и оставил его[567]. Потом Добролюбов был в Соловецком монастыре, где сжег все свои рукописи и книги, уверовав во все церковные обряды. При втором странствовании он стал освобождаться от церковности. Его увлекли молокане, за сектантскую проповедь его судили и взяли подписку о невыезде из Оренбургской губернии. Но, наскучив, он не выдержал и ушел, заявив в полиции, что уходит. Беглеца арестовали и по этапу отправили в Петербург. Тогда всплыло его дело...

После долгих хлопот дело всё же удалось замять. Добролюбов уехал на отдых в Самарскую губернию, но отдыхал недолго - снова впал в мистические настроения и однажды скрылся из дома. С тех пор он не переставал странствовать, изредка появляясь то в Москве, то в Петербурге. Вокруг себя он собирал крестьян, проповедуя им «пантеизм», неоднократно карался за эту проповедь, отсиживал свое и снова пускался с котомкой по России.

Конец этой метущейся жизни скрыт от нас революцией. Дальнейшая судьба Добролюбова неизвестна[568], да она ничего и не может прибавить к уже рассказанному. Как бы то ни было, жизнь эту нельзя не признать крайне характерной для русского интеллигента, богоборца и богоискателя, смятенной души, во всех своих крайностях и отклонениях ищущей вечной правды и ради нее, этой правды, готовой в любую минуту сломать свою жизнь, а то и пожертвовать ею. В этом смысле история Добролюбова весьма любопытна и символична.