Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Между тем Станиславский, ничего не подозревая, отправился по приезде в Варшаву с визитом к режиссеру Польского театра Иосифу Сливицкому[630]. Не застав его дома, он оставил французскую визитную карточку. Визит этот поставил в затруднительное положение Сливицкого, который как раз твердо решил и ради МХТ’а не изменить принципу бойкота. До позднего часа он совещался с женой, как теперь поступить, и наконец решил на визит ответить, но так, чтобы не застать Станиславского дома. Однако случилось как раз так, что Станиславский был в своем номере в отеле. Он с большой предупредительностью принял Сливицкого и очаровал его тем свойственным Станиславскому русским личным очарованием, о котором свидетельствуют все когда-либо с ним встречавшиеся. Разговор между Станиславским и польским режиссером происходил по-французски. Станиславский отграничил себя и свое дело от какой бы то ни было политики, проявил знание польского театра и польской романтической литературы... В результате Сливицкий и большинство польских артистов смотрели художественников из оркестра, где приготовлены были для них места (представления происходили на оперной сцене в Большом театре). Играли русские вещи: Чехова, Царя Федора, На дне. Натурализм Художественного театра и игра «художественников» произвели на польских артистов неизгладимое впечатление, хотя они были знакомы с немецким новаторством, да и сам польский театр переживал один из своих ренессансов.

На следующий день в «Новой Газете» появилось открытое письмо Яна Лорентовича[631]. «Особым стечением обстоятельств, - писал он, - на вас, т.е. на одного из наиболее беспристрастных поклонников и распространителей Прекрасного, пала сегодня невольная роль создания бреши в этом пасивном, вполне естественном протесте нашей публики (против русского театра). Роль - почетная и во всех отношениях желательная. Однако первое представление убеждает, что усилие это преждевременно: кроме артистов и театральных критиков, никого из поляков в зрительном зале не было... Польскому критику нечем делиться со своими читателями: слова его не найдут в этом случае отзвука в их сердцах; публика не захочет проверить правильности суждения...»

Подобным же обращением кончался и фельетон Рабского[632]. Рецензии эти ошеломили Станиславского. Он выслушал их с недоумением в переводе одной из воспитанниц своего театра Капитович. Однако он отнесся к ним с полным пониманием и сделал визиты обоим критикам.

В последний день своего пребывания в Варшаве он чуть не стал свидетелем террористического акта...

В такой обстановке произошло знакомство варшавских польских артистов с Художественным театром.

В Кракове в то время работала молодая группа артистов, заполнившая ныне ряды выдающихся театральных деятелей, режиссеров и новаторов. Туда слухи о художествениках доходили с трудом и воспринимались с большим критицизмом. Достижения Станиславского объяснялись особыми русскими условиями, позволявшими работать годами над одной постановкой, тогда как в краковском театре программа менялась каждую неделю. Но именно этим артистам впоследствии случилось совсем близко в Москве познакомиться с делом Станиславского. Во время войны они были эвакуированы как австрийские подданные в качестве «гражданских пленных» в Россию. В 1916 году в Москве оказались творец «Редуты» Остерва, ныне руководитель собственного театра Ярач, художник-декоратор Драбик, Брыдзинские, Фертнер и др. Создался польский театр, ставивший польские пьесы из романтического репертуара. Станиславский пришел на две его постановки: «Свадьбы» Выспянского и «Дедов». Беседовал с артистами, приглашая их выступить в Художественном или присутствовать на его считках и репетициях. Приглашением познакомиться со всем механизмом работы художественников воспользовался, кажется, лишь один Мечислав Лимановский, который удостоился присутствовать даже на священнодействии распределения ролей. Но в той или иной степени со Станиславским близко столкнулись и Ярач, и Остерва, и ряд других выдающихся польских режиссеров. Были и такие, которые специально совершали паломничество в Москву к Станиславскому - а именно: режиссер и театральный педагог Зальверович, в то время еще молодой режиссер лодзинского театра, и С. Высоцкая, пробиравшаяся в Москву в 1906 году из Кракова с чужим австрийским паспортом...[633]

Всех прежде всего поражало личное обаяние Станиславского, отражавшееся на всем его деле. Однажды в 11 часов ночи Станиславский пригласил осмотреть устройство первой студии группу польских артистов, с которыми он встретился в кафэ. Несмотря на то, что спектакль был кончен, некоторые студийцы не поспешили домой, но остались в студии. Один сидел за роялем, другие читали или играли в шахматы... Другой раз Ярач в разговоре с одною артисткой спросил ее, сколько лет она работает в МХТ’е.

– Четыре года, - ответила она.

– И что же вы до сих пор играли?

– Один всего раз играла истерический припадок за сценой.

– Как, и вы удовольствовались этим?!

– О, я никогда не оставила бы этот театр.