Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Я возвращался с горящим лицом, взволнованный, весь как бы вывернутый наизнанку. Всё внутри меня трепетало, всё было неустойчиво вокруг, и сама серая глинистая земля, скованная осенним холодком, колебалась под моими ногами. Я, помню, шел легким широким шагом, и за пазухой у меня, холодя тело, лежала тетрадка, пахнущая земляною сыростью и керосиновой копотью. И тетрадка эта казалась мне тяжелой, как тяга земная, а холод ее обжигал мою грудь.

Вскоре, когда произошли события, так трагически развернувшиеся и прервавшие жизнь этого странного человека, в котором всё же было что-то нечеловеческое, и когда стало опасно держать на виду у себя его рукопись, я закопал тетрадку на погосте, обернув в клеенку и обвязав накрест тесемкой. Место было замечено мною по подгнившему одинокому столбу от разобранного на дрова забора, отделявшего от нас соседний сад. Потом и этот столб был кем-то унесен ночью, и я бы никогда не нашел своего клада, если бы не случай.

Дело в том, что тогда, в то романтическое необыкновенное время, мы ходили подобно древним евреям, как это описано во Второзаконии, с лопатами в сад. У наших соседей была большая семья крепколобых, щетинистых детенышей. И вот один из них во время своего вечернего похождения, выбрав удобное место уже с нашей стороны, случайно, копая яму, наткнулся и на мой клад. С торжеством вырыл и, даже не справившись зачем пошел, с радостным криком влетел в дом. И случилось так, что я как раз сидел у них в гостях, узнал свой клад и спас. Надо же, чтобы в жизни столько зависело от случая. Нам кажется, что жизнью движет наша зрячая воля, но если оглянуться назад, - ясно, что наш истинный хозяин, толкающий иногда по ошибке на дорогу жизни или смерти, - он, дикий, бессмысленный случай.

Потом тетрадка лежала долго в пыли под ящиком, на котором я спал. А теперь, спасенная мною в иной, мирный быт, лежит спокойно на моем столе, лежит вещественным доказательством страшной кровавой сказки той фантастической и, как теперь порой кажется, неправдоподобной жизни.

В особенно тяжелые, запутанные, из которых, кажется, не распутаться, как мухе из паутины, минуты я раскрываю тетрадь Боженьки, и от нее всегда веет благим холодком умиротворенья. За ней я неизменно постигаю, что нет никакой паутины, ничего запутанного в жизни, и что в самом последнем, казалось бы, непереносимом и безвыходном есть как раз единственный блаженный выход к Богу.

Я теперь знаю ее почти наизусть. Это мое тайное евангелие, в чем я долго колебался сознаться и никогда бы не сознался, если бы не чувствовал земной тяги этой тетрадки, не понимал, что не смею унести ее с собой в небытие. А унести ведь так нетрудно. Помню, когда мой сосед по комнате - неразговорчивый скучный человек, раньше - капитан, теперь - грузчик на каких-то складах - поранил на работе гвоздем себе ногу через дырявый ботинок и его увезли в больницу и он уже не вернулся, - вещи его продали старьевщику, а книги и какие-то письма, тетрадки, найденные под тюфяком на его кровати, квартирная хозяйка сожгла, растапливая плиту на кухне...

_______

Рассказ мой приближается к трагической развязке.

Сам этого я не видел, но слышал часто, что к Боженьке стал стекаться народ. И хотя, как я понимаю его, а в моих руках ключ к его тайне - его тетрадка, вся сила Боженьки была в том, что он стоял выше всякого суеверия и изуверства, тем не менее понимали в народе его иначе и считали святым, человеком Божиим, чудотворцем, знаменьем Господним, - одни Христом, другие Антихристом, третьи сумасшедшим, сектантом, и скоро подняли вокруг него столько толков, сплетен и шуму, что к нему поползли паломники из всех затхлых и заплесневелых щелей соседних деревушек и городишек, вроде нашего. Что с ними делал Боженька, не знаю, но, видимо, на всех сумел угодить, потому что течение к нему живой струи верующих не иссякало. В городе он перестал появляться, отошел от искренних друзей своих из еврейской и русской «бывшей» интеллигенции. Может быть, чувствовал, что может скомпрометировать их, что за ним установлена еще пока неосязаемая, невидимая слежка. Зато город сам шел к нему. Стихия бесстрашна, но эта-то стихийность, в конце концов, не могла не обратить на себя внимания.

И вот, однажды, вернувшись к себе домой, я нашел приклеенный к своим дверям с внутренней стороны листок бумаги, исписанный печатными буквами - уединистическую газету. Полное название газеты было:

Завтрак уединиста!по прочтении газету съешь во имя конспирации!

Заборная газета интернациональный уед-орган полемики и хроники событий в освещении нового учения апостолов уединизма.

Газета «издавалась» одним из членов нашего кружка, высоким, как жердь, веснушчатым мальчиком. Он старательно (свидетельством старательности были чернила, затекшие под ногти, синяя щетина химического карандаша на языке и вокруг рта) переписывал ее на сером листе, вырванном из старой кассовой книги, и почему-то - латинскими буквами.

На этот раз весь лист занимала телеграмма:

Sensacija!

Arest Boga

Mestnyj komissar otdal raspor'azhenie