Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Институт, издавая репродукции, озаботился представить все иконописные русские школы. Тут есть школы новгородского, московского и смешанного московско-новгородского письма, представлена московско-суздальская школа Андрея Рублева, школа мастера Дионисия, Строгановская школа и Устюжское письмо, так вплоть до мастеров XVII столетия[317]. Имя проф. Н.П. Кондакова служит достаточным ручательством строго научной и художественной постановки дел института. Казалось бы, нет ничего легче, имея такую прекрасную коллекцию, иллюстрирующую всю историю русской иконописи, положить ее в основу предполагаемой выставки русских икон. Коллекцию эту можно было бы легко пополнить оригинальными старинными иконами, несомненно имеющимися в частных руках у русских людей в Польше. Не одни русские старообрядцы имеют старую рукописную икону. Немало драгоценных для историка культуры икон можно было бы собрать, походив по волынским селам и городкам и порывшись в архивах, а то и по чердакам православных церквей и монастырей.

Правда, всё это сопряжено с трудностями и известными издержками, начиная хотя бы с того, что каждая репродукция пражского археологического института стоит 45 ам. центов, а вся коллекция, следовательно, 32 доллара с лишним.

Но, думается, если бы русская общественность в Польше обратилась к институту с просьбой помочь ей устроить в Варшаве выставку русской иконы, институт с радостью пошел бы навстречу и м.б. даже прислал свою коллекцию репродукций и даром. Тот же институт, наверно, мог бы командировать в Варшаву и своего человека, который помог бы организовать выставку и прочел бы доклад о русской иконописи.

Думается также, что и церковная власть в Польше откликнулась бы на такое дело и помогла бы, поскольку это, конечно, возможно, пополнить выставку оригинальными иконами. Остановка, к сожалению, за доброю волей самой общественности. Ведь даже о работе археологического института имени проф. Кондакова здесь в Польше что-то до сих пор не было слышно.

Меч, 1935, № 22, 2 июня, стр.6.

Свобода и лира

1

Сильнее разумных теорий действует на человека «вне-умная» магия искусства. В одной какой-нибудь стихотворной строчке скрыты бури, и один поэтический образ имеет власть разрушать и созидать миры. Литературные герои, овладевая воображением, воспитывают поколения, «образуют новые существа» (Блок)[318], и целые периоды истории направляются искусством. Кажется, что в этом действии на живую материю (сознательном или разрушительном - это другое дело) главное оправдание и самого творца, и художественных ценностей, им созидаемых. Отними от искусства его творческую силу, и из творчества оно превратится в праздник развлечения. Эту роскошь позволить себе народ может лишь в период временного благополучия, в момент пресыщения. Тогда, когда ему кажется напрасным что-либо изменять в мире, созидать, преобразовывать. Когда народ вступает в полосу духовного упадка.

Но есть периоды, когда сама жизнь взыскует творческого сознания. И горе тому народу, который в такой ответственный момент оказывается духовно бесплодным: - когда среди сынов его не находится ни одного «непризнанного законодателя мира». Тут «кризис» искусства обернулся бы неизбежно в глубокий кризис самого народа. Это значило бы, что он творчески опустошен, уже ничего не в силах изменить в своей истории, уже нежизнеспособен, приговорен к смерти...

Одно время у нас в зарубежной критике не замолкали споры о «кризисе литературы». Не знаю, понимали ли спорившие до конца, о чем спорят: о стихах или о душе России. Потому что ведь именно мы сейчас переживаем такой период, когда жизнь сама вызывает к творческому сознанию. Чем же иначе мы можем преобразить жизнь, мы, лишенные силы «реальной» - физической, полуразочарованные в политике да и всё равно политически ослабленные - раздробленные на партии и группировки, разобщенные расстоянием! Единственная объединяющая еще нас сила - это она, незаметная, бедная «республика поэтов», наша эмигрантская литература, которая несомненно существует, давая нам лицо и имя. И что же будет, если и она не оправдает себя: не окажется в ней свежих творческих сил, способных «образовать новые существа». Дело, как видно, не в жизнеспособности русских ямбов и хореев: творец, способный преодолеть жизненную косность, способен, прежде всего, преодолеть жизненную косность старых поэтических форм. Среди нас должны прийти в жизнь, родиться эти творческие силы, если уж не творческая личность, - иначе дело наше и даже наше существование останутся неоправданными.

И вот, мне радостно видится, что в то время, как разговоры о «кризисе» - теперь притихшие (надоело! - читателю? критику?) - продолжались и шли крещендо, такие творческие силы уже обнаруживались в молодой эмигрантской (тут уже по праву!) поэзии. Это были еще не книги, даже не целые стихотворения, а отдельные стихотворные строчки, - но ведь и стихотворная строчка может свидетельствовать о рождении таких сил.