Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

66. Гомолицкий – Ремизову

                                                                             11.VIII. 35

  Дорогой Алексей Михайлович,

 сообщаю, что альбом разыгран – и при таких обстоятельствах: у Зелинского, в присутствии А.П. Ладинского, который гостил в Варшаве, и С.Ю. Кулаковского^[357]. Хотели мы очень, чтобы номер выиграла канарейка (у дочери Ф.Ф.^[358] – целый городок канареечный). Но канарейки пошли спать, было поздно. Рассуждали мы, рассуждали – как сделать, а А.П. Ладинский (человек со стороны, ни во что не посвященный) развел руками и говорит: «Да что думать, выберите первый попавшийся, ну хотя бы – седьмой». А седьмой-то – Сергей Юлиановича и ему хо-очется. Ну и порешили, что это – перст Божий. Оно и верно: С.Ю. – библиоман, у него во веки веков сохранно будет. Ваш Л. Гомолицкий.

Открытка.

67. Гомолицкий – Ремизову

                                                                               3.9.35

 Дорогой Алексей Михайлович,

пришла теперь на меня очередь просить у Вас помощи, и вот какой: из провинции нашей обратились ко мне молодые люди с просьбой издавать детский журнал. Нет хорошего детского журнала, а дети делаются иностранцами. Дело хорошее, как же отказать! Я и начал списываться, узнавать, чтобы если уж делали, то как следует и не только для польской провинции, а для всей эмиграции. Оказывается, везде тоже – нужен детский журнал, все откликаются и готовы даже собирать деньги на его издание. Много, конечно, не соберут, и я нашел лазейку издавать при Мече, чтобы было дешевле и не так боязно, начинать в одиночку, самостоятельно. Нужно только дать настоящий материал, а не так себе, как делалось, почему и из журналов таких до сих пор ничего не выходило. И вот, прежде всего к Вам обращаюсь. Сомнение – близко к Мечу и Вам из-за Последних Новостей нельзя, но, во-первых же, не Mеч, а я, совсем новое и – детский! (благотворительное дело: по 20 грошей продавать буду), а потом совсем не необходимо открывать всем Ваше сотрудничание. Просто это будет даже не редакционная, а моя личная тайна. Я же, зная, что Вам очень трудно, для Вас только (потому что из наших средств едва ли будем еще платить гонорары) всегда постараюсь что-нибудь урвать – на франки получается как-то больше, если посылать злотыми, внушительнее, хотя значенье кажется в практике то же. Может быть, хоть нрзб – и проч. Впрочем, у Вас-то своих тем достаточно. Буду с нетерпением ждать Вашего ответа. Журнал хочу назвать «Цветничек», выпускать раз в месяц, начиная с Николина дня в декабре этого года.

Сердечно Ваш

        Л. Гомолицкий.

На бланке Меча.

68. Гомолицкий – Бему

18.9.35.

 Дорогой Альфред Людвигович, не писал Вам и по занятости (этот месяц кроме своих работ заменяю еще корректора, 20-го августа вернулся и сразу же запрягли), и по новому для меня «безразличию» (наступило от уж очень тяжелого положения, которого ничем не поправишь, – на заработок мой невозможно вдвоем прожить, а разделяться, не имея надежды на лучшее будущее, не хочется – значило бы навсегда). Большое Вам спасибо за Ваше хорошее сердечное отношение к нам. Письмо Ваше нас немного поддержало. С Ладинским я пробыл вместе 10 дней. Ночевал он у нас в редакции, где ночевал в то время и я. Два-три вечера, почти ночи, мы с ним проговорили о Париже русском и литературе. Потом мы с ним вместе совершили поездку в Гдыню. Думаю, что все-таки его немного узнал. Он производит впечатление человека из обстановки худшей, чем наша варшавская, хотя зарабатывает в «Последних Новостях» (в администрации) в два раза, если не больше, лучше моего. Правда, у него семья, но, кажется, не в этом дело, а в том, что в Париже жизнь вообще тяжелее. На нем отпечаток какой-то усталости, серости, запуганности. Я менее его робок, а меня все тут считают «не от мира сего», он же бывший доброволец, офицер, ему ведь уже 39 лет. В «стиле» его есть грубоватость, простота, прямота, впрочем, не без себе на уме, что совсем не вяжется с его стихами. Но, узнав его самого, я стал лучше понимать его стихи (проза его мне совсем не нравится, какая-то уж очень примитивная стилизация). Судит он обо всех свысока, со мною во взглядах на нашу болезнь и о том, кто единственный для сейчас и для будущего поэт (Цветаева), он сходится, только считает, что болезнь эта неизлечима, а потому с Адамовичем можно играть в бридж. Говорили и о Яновском (всех перебрали). Говорит, что Яновский совсем по-русски говорить не умеет, говорит на одесском жаргоне. Романы ему Оцуп редактирует. Действительно, Любовь вторая^[359] теперь в смысле стиля куда глаже отрывков из нее, печатавшихся в Числах. (Я говорил ему между прочим о том, что, сами не имея творческой индивидуальности, парижане-парабольцы^[360] искусственно создают в своих стихах какой-то «призрачный» тип, так что не на кого руку опереть – проходит насквозь или скользит как по слизи – всё расплывается, расходится под прикосновением.) Сам он написал прекрасный цикл стихов «интуристических», что печатались в Последних Новостях теперь и которые он хочет назвать (хорошо!) «Пять чувств»^[361].