Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

мне не хочется думать, что суд Ваш о моем «романе в стихах» был бы окончательным. Мне было бы крайне важно, чтобы Вы внимательно рассмотрели его. Мне нет к кому пойти за советом и сочувствием, а Вашим мнением я дорожу исключительно. Тут, при этом, мне хотелось бы поделиться с Вами всеми моими домыслами, которые приходили ко мне за этой работой. Уже 4 года меня мучила и нудила «монументальная» работа, но традиции-то у нас всех лирические, камерные – и вот в этой борьбе я находился всё время. Тут то же, что у миниатюристов палехских изографов, которые берутся за светские композиции и монументальные фрески (описательно-исторические). Только они сознательно стилизуют, а вот в поэзии: лирика – общий современный язык. Путь был единственный – через «лирическую» поэму. Но без сюжета такая поэма распалась бы в обычный камерный цикл. И вот я искал цемента – литературных реминисценций в Варшаве, легкого, едва намеченного сюжета в центральной части Эмигрантской поэмы, «героической» темы (преодоления бытия сознанием), дидактичности в Сотом вечности. Кроме того у меня всё время был страх пустоты – на «большом полотне» площади увеличенной миниатюры приходилось заполнять узором (интересно – у палешан совсем точно то же) – отсюда неизбежны стали речевые украшения, которые для меня сродственнее всего разрешились накоплением архаизмов. И вот меня ударила мысль – да ведь ближе же всего, счастливее всего – автобиографический роман. «Лирика» оправдана Я, мелочи узора – потоком движения романа = жизни, всё принимающего от художественного монтажа, толпы лиц, сплетения событий, соединения различнейших мыслей и до соединения различнейших жанров: сатиры, повествования, размышления, бытописания, истории, героики – чего хотите. И этим я увлекся, решив не прятать, обнажить такого построения схему. Отсюда в 3-й главе, как бы лишь намеченной, главки, давая намеки на продолжающееся действие, разрешают в отдельности каждая свою задачу жанра. Сам же бытовой сюжет умышленно хотелось затушевать, чтобы выделить поверхностную поточность «романа» – он прозрачно угадывается в глубине, под этою рябью. Что ж, всё ведь ясно – герой книжно-фантастический (тут еще не хватает главы с описанием среды друзей, ставящей всё на свое место в хронологии общерусской), вступающий в искус жизни, но сохраняющий (дописываемый сейчас конец) всё же подсознательно благость своей юности (последнюю главу первой редакции я выкинул, заменив новым резюмирующим концом). В бытовой части – революционное время и наше эмигрантское безбытие, в исторической – мальчики моей юности, литературный кружок наш «Домик в Коломне», Варшава. Неужели это всё настолько зашифровано, что остается вне сознания читателя!? Если бы я мог Вас затруднить такой работой, я очень просил бы Вас – пройтись пером по четырем главам романа, отметив пустоты и неточности, приняв мой план общий – не знаю, отвечает ли Вам он. Для меня это были бы ценнейшие указания. Самому мне кажется, что достиг геркулесовых столбов «понятности». Но самому мало что видно. Когда допишу недостающие части – вышлю их Вам. (Вопросы еще: возможно ли существование рядом двух вариантов первой главы (так и оставив их подзаголовки)? Не надо ли предисловием объяснить план и замысел работы (я боюсь предисловий)? Нужно ли расширить примечания (напр., объясняя главу «Домик в Коломне»)? У меня всегда страх примечаний.)

 Ответа Вашего буду ждать с нетерпением. От него зависит моя работа.

–––

 Гессен младший мне казался мальчиком глубоким. Он только странный. Странности его я объясняю отчасти его воспитанием, отчасти любовью к необычности, в возрасте его – обычной. В нашем быте, среднем между богемным и взрослым – для него (Гессена) было слишком много взрослости, для нас же он (Гессен) был слишком богемным: отсюда: несостоявшийся роман.

 Книжки я обязательно разыщу и пошлю через редакцию.

 Не могу скрывать от Вас, что Николаев – это я. Написав о Достоевском, я колебался подписать ее своей фамилией, чтобы не связывать Вас в Ваших высказываниях в газете обо мне, чтобы не получалось со стороны картины «дружественных» рецензий^[494]. Подписи этой моей никто не знает, а я для разнообразия имен в газете часто к ней прибегаю. Николаев (сын) – так мечтал называться Толстой, уйдя из дома.

 Мы с женой искренне желаем Вам отдохнуть и набраться сил в Карловарах.

Сердечно Ваш

           Л. Гомолицкий.

114. Гомолицкий – Бему

                                                                           20-30.8.38

  Дорогой Альфред Людвигович,