Сочинения русского периода. Стихи. Переводы. Переписка. Том 2

 Скит

II.- 8.- 27 г. Острог. Замок.

400 [4] И. Бугульминскому

Не все ль равно, по старым образцам
Или своими скромными словами,
Не подражая умершим творцам,
Захочешь ты раскрыться перед нами.

Пусть только слов созвучие и смысл

Для современников невольно будет ясен,
Прост, как узор уму доступных числ,
И, как дыханье вечного, прекрасен.

Чтоб ты сказал измученным сердцам,

Измученным в отчаяньи скитанья,
И за себя и тех, кто молча там
Десятилетье принимал страданья.

Ведь Пушкин, смелый лицеист-шалун

И не лишенный, как и солнце, пятен,
За то и отлит внуками в чугун,
Что был, волнуя, каждому понятен. 

401 [5] Памяти Исидора Шараневича

1

 Забывшая об имени народа,

как человек, отрекшийся от рода,
страна теряет имя и язык,
который в ней и от нее возник.
И языки чужие, у порога
стоявшие с насмешкой и мечем,
несут свои обычаи и бога,
опустошая пастбище и дом.
 Когда же память прошлого святая
стоит на страже вечной, охраняя
что есть, что будет и что может быть,
тогда стране – пускай она в печали,
пускай ее пригнули и сковали –
дано расправить члены и ожить.
 О прошлом память, точно вдохновенье,
ведет на бой... нисходит – в тишине.
 Рисует мне мое воображенье
ее крылатой, зрячей и в огне.

2

 Такой же, верно, и к нему впервые

она явилась в таинстве ночном.
 Он юношей сгибался над столом,
заправив свечи ярко-золотые.
Бессонный шорох шарил и бродил
той лунной ночью в усыпленном зданьи,
когда невидных крыльев трепетанье
он над собой с волненьем ощутил.
 И посвятил себя ее служенью,
построив храм священному волненью
ночной работы, шелесту страниц.
Из давнего, не подчиняясь тленью,
в него глядели вереницы лиц.
И шевелились кости под землею,
и обростали плотью, и вставал
к нему разбойник из Карпатских скал,
князь, венчанный короной золотою,
а и рассказ отчетливой рукою
он на страницах книг восстановлял.

3

 Так перед робким юношеским взглядом

века вставали пробужденным рядом
и выплыли на свет из темноты
родной страны забытые черты.
 Привыкнув видеть битвы и победы,
взгляд возмужал, оценивая беды
и торжество и поруганье прав –
стал остр и зорок, робость потеряв.
 Когда же мудрость – мирное сиянье
вокруг его склоненного чела,
мягча морщины, сединой легла –
взгляд посетило внутреннее знанье, –
последним взмахом светлого крыла
окончилось тогда существованье.
 И были дни его унесены
Историей к источнику творенья,
оставив нам заветом – вдохновенье
к борьбе за имя матери-страны:
 Затем, что крепнут слава и свобода,
в тысячелетьях зачиная миг,
и что, забыв об имени народа,
страна теряет имя и язык. 

402 [6] Голос из газетного подвала