Сочинения. Том I. Трактат «Личность и проступки». Пьесы. Статьи о театре

О своеобразном и самобытном языке самого Папы говорят и пишут постоянно, обращая внимание на простоту его стиля, и при этом умение мыслить символически сложно; на системность мышления семиотическими образами, благодаря чему его слово способно отражать многосторонние связи человеческого бытия⁷².

В риторике Святого Отца заключена загадка: прежде всего это касается его своеобразного «чувства слова», что испокон века было свойственно поэтам, пророкам и проповедникам и что (еще одна загадка) этим словом он совершенно по-особому владеет: как образом, возникшим из глубин всех языков сразу – и праязыка, и языка будущего, и языка всего человечества в целом. В этом смысле для него порог в Третье тысячелетие давно перейден.

А слово как особое и целостное понятие, как категория человеческого (существования человека, мышления, правового сознания, художественного таланта, веры – всего того, что человеку дается изначально, что было выработано на протяжении его истории, что свойственно отдельно конкретной личности и всем людям вместе, что их объединяет и возвышает) впервые, наверное, со всей силой заявило о себе в годы учебы Кароля Войтылы в Ягеллонском университете Кракова. «Мой выбор полонистики, – пишет он в книге «Дар и Тайна», – был мотивирован ярко выраженной ориентацией на изучение литературы. Однако первый же год занятий повернул мое внимание в сторону языка. Мы изучали описательную грамматику современного польского языка, следом – историческую грамматику с особым упором на старославянский язык. Это ввело меня в совершенно иное измерение, или же, можно сказать, в таинство слова.

Слово, пока оно не произнесено со сцены, вначале живет в человеке, является неким основным мерилом его духовной жизни. Оно направлено, наконец, на беспредельную тайну Самого Бога. Открывая слово посредством занятий по литературе и языку, я не мог не приблизиться к тайне Слова – того Слова, о котором мы ежедневно говорим в молитве «Ангел Господень»: «И Слово стало плотию и обитало с нами» (Ин 1, 14). Позже я понял, что эти занятия по полонистике подготавливали во мне почву для другой направленности интересов и учебы: я имею в виду философию и богословие»⁷³.

В языке Иоанна Павла II слово – «живой организм», со своей историей (и предысторией), смысловой многозначностью и «статусом» (отсюда обязательная характеристика происхождения слова, выявления его однокоренных связей, лексики). Оно всегда метафора и зерно (сердцевина) мысли. Иоанн Павел II, употребляя слово, является одновременно и отправителем, и получателем, будто соединяет в слове два начала сразу – адресата и адресанта, что придает слову «трансценденция» свойство: при всей внутренней замкнутости оно открыто другому человеку и Богу (как церковь, «закрытое» помещение которой обладает «открытостью», что находит отражение в самой архитектуре).

Святой Отец часто употребляет в разных по жанру сочинениях одни и те же слова, через это обретающие лексическую многозначность, благодаря чему в контексте выявляется неисчерпаемость семантики каждого слова, его смысловая бесконечность. Слово может быть художественным образом и категорией этоса, его пророческий смысл заключает в себе и конкретный жизненный факт. Так устраняются перегородки между повседневным звучанием слова и сферой сакрального, органично соседствуют между собой разные стилевые потоки, естественно соединяются «ученость» и эстетика, что, в свою очередь, делает особенным язык Папы Римского, который каждому сочинению придает свою литературную форму, в связи с чем собственно жанровые определения весьма относительны.

Слово в своей предельной наполненности и смысловой содержательности, а вместе с тем открытости и обращенности ко всем мирам, доступным человеку, близко понятию света с его лучеобразной структурой, что естественно делает слово Иоанна Павла II светящимся, подобно звезде или фонарю, освещающему пространство (мысли).

Характеризуя систему связей «слово – мысль – действие» применительно к театру и драматургии, К. Войтыла замечает: «Мысль отнюдь не является застывшей, а обладает собственным движением. Именно эта динамика мысли берет живое человеческое слово и делает его зачатком действия».

И то, что вроде бы имеет отношение к сугубо театральной эстетике, приложимо ко всему человеку как бытию, если рассматривать само бытие как представление, а человека как персонаж, и тогда взгляд художника обретает способность проникнуть в видение Творца.

Стоит отметить здесь особую содержательность вербальной образности языка Папы Римского, в которой художественное начало, определяющее суть каждого образа, словно сливается (или уступает место) качественно иному началу: сверхъестественному. Образная структура его поэтики свидетельствует о том, что сам язык – это не просто символика слиянности земного и неземного, скорее, здесь можно говорить о сверхъестественном языке как таковом – о языке сверхъестественного мышления.