Сочинения в 2 т. Том 2

Был ясный и тихий осенний вечер, пронизанный золотыми лучами паутины, один из тех остающихся в памяти вечеров сентября, когда над прозрачным разливом реки, словно облака, слетевшие с неба, движутся сизые косяки тумана, когда с деревьев, погруженных в закат, чуть слышно скользит обессилевший лист и синяя даль, и клик журавлей, и парус, белеющий на лимане, — все томит и зовет неспокойное человеческое сердце.

Быть может, в сто крат сильнее, мучительнее и страстней откликнется в сердце пленника этот зов.

Четыре матроса молча шагали вдоль переулка. Они уже поняли: близость свободы — обман. Из каждой подворотни за ними пристально следили злые нацеленные глаза. Какие-то людишки в надвинутых шляпах, в потертых сюртуках осторожно уступали им дорогу. Подобных обитателей не видывал раньше Херсон… Переодетый немец, который шел рядом с Лялиным, все время держал руку за бортом пиджака.

Лялин шутил и смеялся. Только он, казалось, не понимал, что эта прогулка придумана неспроста — за нею таилась какая-то угроза.

Они остановились возле кафе, и Лялин кивнул товарищам:

— Выпьем?

Матросы удивленно переглянулись. Лялин уверенно открыл дверь, подошел к стойке и швырнул буфетчику пачку марок:

— Четыре стакана вина.

При виде русских моряков в офицерском кафе три немца одновременно вскочили из-за столиков в изумлении и тревоге, но молчаливый спутник матросов сделал этим немцам знак, отвернул лацкан пиджака и показал значок гестапо. Трясущимися руками буфетчик подал стаканы с вином.

— За тех, кто в море, — сказал Лялин, задумчиво поднимая стакан, и почему-то насмешливо улыбнулся. Спутнику он не предложил вина.

Они прошли меж столиков к двери в немой тишине видением грозы и мести. Лялин первый шагнул через порог. От двери метнулись три темные фигуры. Он сказал удивленно:

— Вот этого, в шляпе, я замечаю уже в четвертый раз.

Словно забыли теперь матросы о своем неотступном провожатом. Они следили за Лялиным, за каждым его движением и жестом. Что он знал? Какая была в нем сила? Где взял он марки, чтобы платить за вино? Предательство? Об этом подумали все трое. Однако зачем же он вел теперь с ними эту непонятную, темную игру?

На углу квартала Лялин остановился, внимательно осмотрел серый каменный домик и обернулся к немцу.

— Это здесь. Здесь живет моя тетка. Я должен узнать, дома ли она?

Он быстро достал блокнот и написал два-три слова.

— По условию я не могу войти в дом… Пойдите вы, Черевичный. Пусть выйдет сюда.

Матрос Черевичный взглянул на немца и принял листок бумаги. Но Лялин передумал.

— Нет, лучше вы, Протасов… Черевичный такой верзила — еще испугает старушку. Скажите тетке, зовет Аркадий, и пусть не пугается — жив, здоров.

— Даю одну минуту, — сказал немец.

На улице было слышно, как зазвенела щеколда двери, потом донесся женский голос, потом все стихло. Протасов, по-видимому, вошел в дом.

За ставнями зажегся свет. За широкой щелью медленно прошла тень. Снова хлопнула дверь, застучали и смолкли шаги… Но Протасов не появлялся. Его ждали минуту, две.

— Странно, — проговорил Лялин озабоченно. — Разрешите, я сам позову.

Немец молча достал из-за борта пиджака пистолет.

— Мы подождем еще полминутки, — сказал он, отступая на шаг от Лялина и оборачиваясь к нему лицом. — Может быть, ваша тетушка занята туалетом?

Прошло не менее пяти минут. Немец поднес к губам свисток, но Лялин остановил его, не скрывая тревоги:

— Постойте. Вы можете испортить все дело. Они услышат свисток и уйдут.

Матросы медленно отступили от Лялина. Больше не могло быть сомнений. Он наводил немцев на след партизан. Одним могучим рывком Черевичный схватил его сзади за плечи, на секунду ощутил под ладонью упругий, дрожащий кадык, но Лялин рванулся в сторону, споткнулся и упал на землю. Черевичный с размаху ударил его ногой, он слышал, как хрустнули ребра… Пронзительно взвизгнул, заверещал свисток, и в ту же минуту от молодых акаций у заборов, из темных подъездов метнулись тени.

Оба матроса бросились бежать, но здесь же, на углу, Черевичный упал, сраженный пулей.

— Мерзавец… Какой мерзавец… — прохрипел он.

Второму матросу, Илье Кузьменко, тоже не удалось уйти. Икая и отплевываясь кровью, Лялин сказал ему равнодушно:

— Даже пытаться не следовало, приятель. Я знал, что за нами идет целый взвод.

Дом оцепили, выбили двери, но комнаты были пусты. До самого утра шел обыск — на чердаке, в подвале, в сарае, в ближайших домах. Протасова не нашли. В покинутом доме, откуда исчез Протасов, один из агентов поднял смятую записку. Он прочитал пять еле заметных слов.

Теперь эта записка лежала на столе перед лысым следователем и он с нетерпением поглядывал на дверь в ожидании, когда Лялина приведут из лазарета.

Он вошел в кабинет, осунувшийся и бледный, и следователь сразу отметил в его лице едва уловимую перемену — как будто стало оно выразительнее и строже.

— Разрешите ваш блокнот и карандаш, — приказал лысый, разглаживая записку.

Лялин подал блокнот. Казалось, он был очень усталым. Он сказал:

— Оставьте излишние хлопоты. Записка передана мной.