Сочинения в 3-х тт. Том 2

— Семь, — откликнулся средний из троицы.

— Семь! — повторил Джордж ошарашенно, поскольку это была наивысшая сумма, названная за вечер. — Я услышу семь с половиной, а может, кто-нибудь даст восемь?

Какое-то мгновение я колебался. Нет, положительно первые несколько ставок были предложены другими, а не троицей у стенки. Они вступили в торг только после меня. Я понял, что они намеренно издеваются надо мной, и от меня не укрылось, что все присутствующие также это поняли.

— Восемь? — переспросил Джордж, не спуская с меня глаз. — Слышу ли я цифру восемь?

— Не восемь, — ответил я. — Пусть будет десять.

Джордж поперхнулся.

— Десять! — закричал он. — А может, одиннадцать? — Он перевел глаза на троицу у стены. Те ответили мрачными взглядами. — Одиннадцать, — повторил он. — Теперь одиннадцать. Если уж поднимать, то на доллар и не меньше. Даете одиннадцать?..

Одиннадцать ему не дали.

Когда я вышел вперед расплатиться и получить свою корзинку, я покосился в направлении дальней стенки. Троицу как ветром сдуло.

Отойдя в сторону, я вскрыл корзинку. Поверх еды лежала полоска бумаги, и на ней я прочел имя Кэти Адамс.

8

Распускалась первая сирень, и в вечернем воздухе, сыром и прохладном, ощущался слабый намек на аромат, который через неделю-другую нависнет над улицами и тропинками городка тяжким духовитым облаком. Ветер, налетающий от реки, раскачивал подвесные лампы на перекрестках, и по земле метались полосы света и тени.

— Как я счастлива, что все позади, — сказала Кэти Адамс. — Во-первых, вечер, а во-вторых, и весь учебный год. Но в сентябре я вернусь.

Я присматривался к женщине, идущей рядом, и, ей-же-ей, это была совсем другая женщина, чем та, с какой я столкнулся утром в лавке. Она сделала что-то с волосами и сразу избавилась от облика типичной училки, а кроме того, она сняла очки. «Защитная окраска, — подумал я. — Неужели утром это была мимикрия, сознательная попытка выглядеть именно такой училкой, какую только и может принять здешняя община? Что за жалость, — добавил я про себя. — Дали б ей хоть малый шанс, она могла бы стать просто привлекательной…»

— Вы сказали, что вернетесь, — произнес я. — А куда вы собираетесь летом?

— В Геттисберг.

— В Геттисберг?

— Ну да, в Гетгисберг, штат Пенсильвания. Я там родилась, а мои родители и теперь там. Я езжу к ним каждое лето.

— Я ведь был там всего несколько дней назад. Останавливался по дороге сюда. Провел в Геттисберге два полных дня, обошел поле сражения и пытался себе представить, как все это было тогда, более ста лет назад…[3]

— Вы что, раньше там не бывали?

— Всего раз, и притом очень давно. Когда впервые попал в Вашингтон начинающим репортером. Как-то раз я присоединился к экскурсии. Получилось не слишком удачно. С тех самых пор мне хотелось побывать там в одиночку, не торопиться, осмотреть все, что я выберу, заглянуть в каждый уголок и в каждом провести столько времени, сколько мне будет угодно.

— Значит, на этот раз вы были там в свое удовольствие?

— Да, провел два дня в прошлом. И старался представить его себе наглядно.

— Мы живем там так долго, что свыклись и стали считать все само собой разумеющимся. Естественно, мы гордимся прошлым и проявляем к нему интерес, но туристам достается неизмеримо больше. Они полны энтузиазма и свежести восприятия и, возможно, видят все другими глазами, чем мы, старожилы.

— Может быть, может быть, — согласился я, хоть вовсе так не думал.

— Вот Вашингтон — другое дело. Люблю этот город, особенно Белый дом. Он восхищает меня. Могу стоять часами у его чугунной ограды и просто смотреть на него.

— Как и миллионы других, — подхватил я. — Когда ни подойдешь к Белому дому, там всегда полно людей. Ходят взад-вперед вдоль ограды и смотрят во все глаза.

— А больше всего я обожаю белок. Нахальных белок, что подбираются к самой ограде Белого дома и попрошайничают. А то выпрыгивают на тротуар и крутятся под ногами, принюхиваясь, а потом присядут на задние лапки, подожмут передние и уставятся на вас своими бусинками…

Припомнив белок, я рассмеялся и заметил невзначай:

— Вот уж кто обязательно добьется своего.

— Вы словно завидуете им.

— Почему бы и не позавидовать, — согласился я. — Жизнь у белок, как можно понять, простая и незатейливая, а мы, люди, запутали свою жизнь до того, что она никогда уже не будет простой. Смешали все понятия, устроили из них кавардак. Вообще-то, наверное, не больший, чем раньше, но суть в том, что жизнь никак не становится легче. Скорее даже наоборот.

— И вы намерены вставить рассуждения в этом роде в свою книгу? — Вопрос удивил меня, и я не сумел скрыть удивления. — Бросьте, все знают, что вы вернулись сюда поработать над книгой. Вы упоминали об этом кому-нибудь или они догадались сами?

— Кажется, говорил Джорджу Дункану.