Сочинения в четырех томах. Том 1

Я неподвижно сидел на сене. Сильно болело запястье, зажатое им, когда мы боролись. И кровь снова просочилась сквозь повязку. Мне и думать не хотелось, что скажет доктор-шотландец, увидев это. Все три его подбородка затрясутся неодобрительно.

Кемп-Лор долго ломился в дверь, но выломать ее ему не удалось. И все это время он кричал, что замерз, и голоден, и чтобы я выпустил его. Я не отвечал. И примерно через час крики и стук прекратились. Я услышал, как он повалился на пол и зарыдал.

Но и слушая, как неутешно плачет он и стонет, я не двигался с места. Там, в кладовой, я тоже плакал.

Стрелки часов ползли по циферблату.

Без четверти девять — когда ничто уже не могло спасти его передачу — рыдания Кемп-Лора затихли, и коттедж погрузился в молчание.

Я вышел в сад и с чувством облегчения вдохнул свежий воздух. Трудный день кончился, и звезды ярко сияли в морозном небе.

Заведя машину Кемп-Лора, я развернул ее и подъехал к воротам. Затем в последний раз обошел дом, чтобы поговорить с ним через окно. Его лицо за решеткой выглядело бледным пятном.

— Моя машина! — истерически закричал он. — Я слышал ее мотор! Вы собираетесь бросить меня здесь?!

Я засмеялся:

— Нет. Вы поедете сами. Куда пожелаете. На вашем месте, я бы отправился в аэропорт и улетел подальше. Завтра, когда прочтут эти документы, вы уже никому не будете нужны. А еще день-другой — и до этой истории доберутся газеты. Во всяком случае, к скачкам вас уже не подпустят. А в Англии вас слишком хорошо знают в лицо, чтобы вы могли спрятаться под чужим именем или сменить род занятий. А так как есть еще целая ночь, прежде чем разразится буря и люди начнут с презрением и насмешкой таращиться на вас, — вы успеете собрать манатки и смыться из страны без всякого шума.

— Вы хотите сказать, что я… могу уехать? — Он был ошеломлен. — Просто уехать?

— Да, можете просто уехать, — кивнул я. — И если поспешите, вам удастся избежать расследования, которое обязаны предпринять распорядители. И даже сможете уйти от наказания. Уезжайте в какую-нибудь отдаленную страну, где вас никто не знает и где есть возможность начать все сначала.

— Боюсь, что у меня нет другого выбора, — пробормотал он.

— И постарайтесь найти такую страну, где не занимаются стипль-чезом.

Он застонал и с силой стукнул кулаком по оконной раме.

При свете ручного фонарика я отпер замок и распахнул дверь. Он повернулся и нетвердыми шагами двинулся мимо меня, отворачивая от света глаза. Я пошел следом — с фонариком.

У ворот я засунул фонарик между перекладинами, чтобы освободить руки, если они понадобятся. Но ему уже было не до драки. В машине он помедлил.

— Когда я был мальчишкой, я мечтал стать жокеем, — выговорил он дрогнувшим голосом. — Хотел выиграть Большой Национальный приз, как мой отец. А потом я чуть не слетел с лошади. Я видел, как земля мчится под копытами, и меня объял страх — началась эта ужасная боль в животе. И я весь облился потом, пока мне удалось остановиться и слезть. И потом меня так тошнило… — При одном воспоминании он застонал и схватился за живот. Лицо его исказилось. Затем он бросил злобно: — И мне стало приятно видеть несчастные лица жокеев. Я им всем портил жизнь. А мне от этого было так хорошо! Я себя чувствовал прямо-таки великим. — Он взглянул на меня с новой злобой, и голос его окреп. — А вас я ненавидел сильнее, чем всех остальных. Вы скакали слишком хорошо для новичка и слишком быстро стали подниматься. Все говорили: «Давайте Финну плохих лошадей, он не ведает страха». Ненавижу храбрецов! Я выходил из себя, когда это слышал. Из-за этого я и включил вас в свою передачу, помните? Я хотел выставить вас дураком. Так получилось с Мэтьюзом, почему бы не проделать того же и с вами? Но Эксминстер пригласил вас работать у него, а потом Пэнкхерст сломал ногу… Я так хотел раздавить вас, уничтожить! А вы разгуливали с самоуверенным видом, будто силу свою принимали как нечто само собой разумеющееся. И слишком многие поверили, что вскоре вы станете чемпионом. И тогда я дождался, пока вы упали. Да так, будто ушиб серьезный, — и применил этот трюк с сахаром. Подействовало. И я прямо-таки вырос на десять футов, слушая, как все смеются над вами. Я хотел, чтобы вы корчились, когда вес, кого вы любите… как мой отец, говорили бы своим друзьям: какая жалость… какая жалость, что вы слюнтяй и трус, какая жалость, что вам не хватает храбрости, куража… куража…

Он замолчал, его ввалившиеся глаза уставились в пространство.

Я смотрел на развалины, оставшиеся от блестящего Кемп-Лора. И это ничтожество столько времени было властелином общественного мнения! Вся его энергия, весь блестящий талант ушли на то, чтобы портить жизнь людям, которые ничем ему не мешали.

«Таких индивидуумов можно понять, — говорил Клаудиус Меллит. — Понять, лечить и простить».

Но я не мог понять его. А лечить?.. Лечение, которое я применил, могло и не исцелить пациента. Но зато он не сможет больше распространять заразу — а это главное, чего я добивался.