Сочинения в двух томах

Если ж я правдоподобные и незлобивые сердца уверить возмогу в сем, что мне какую-либо стать жития существенно называть вредною никогда на ум не всходило и что я учил всегда осматриваться на свою природу, кратко сказать, познать себя самого, к чему он рожден, ибо никого бог не обидел. Теперь я тем же истину любящим умам на рассуждение оставляю — за сие я хулы или хвалы достоин? Только покорнейше прошу сие взять в рассуждение, откуда меж народом такие непорядки, смятения и беспокойства? Не оттуда ли, что многие, по пословице, не родились к священству, да повлезали в ризы и, не будучи грибами, повлезали в кузов? По сей то причине делается, что иных священство ублажило, а многих окаянными поделало. Отсюда делается, что и самая подлая стать бывает человеку причиною счастия, если она ему природна. Если право и хорошо всяк свою персону представляет, откуда толикое смятение в театре? Оттуда, без сомнения, что неудачно, а неудачно беспрекословие от того, что природе его несогласно, ему вредно и обществу непрочно. Многие изрядные были бы купцы или пахари, если б не принялись за противную их природе стать. Иные были бы искусные стряпчие, если бы в монашество не встряли, в котором один с природою борющийся больше наделает соблазнов, нежели пять честных могут загладить, как обыкновенно бывает в комедиях. Вот мое мнение и намерение, для чего я всегда наставлял советоваться молодым людям со своею природою, чтоб они на театре жизни нашей могли наблюдать благопристойность, искусным актерам, приличную. А если кто по случаю надел маску, не совсем его натуре приличную, дабы, сколь возможно удачно, в оной и без соблазнов поступал и чтоб хотя по некоторой части жалобы меж народом и роптания перед богом о состоянии своем уменьшились. Я бы сам сегодня же бросил мое состояние и вступил бы в иное, если б не чувствовал, что хлопотливая моя и меланхоличная природа к самой подлой приватной и уединенной маске способна, в которой если не могу ни в чем любезному отечеству услужить, то по крайней мере всеми силами стараться стану не быть никому ни в чем вредным.

Есть еще одна клевета, важнейшая прочих поговоров, а именно: говорят, будто я охуждаю употребление мяса и вина. И сия есть точно ересь манихейская, давно уж проклята от святых соборов [1128]. Иные приписывают мне и то, будто золото, серебро, дорогие одежды и прочее сим подобное сами по себе вредными и негодными называю. Се слыша, смеются те, которые сердце мое знают. Правда, что было время и теперь бывает, что я для внутренней моей экономии воздерживаюсь в дозволенные дни иногда от мя- сояствия и от вина. Но потому ли лекарь охуждает, например, чеснок, когда велит поудержаться, если жар кому вредный вступил в глаза? Ибо то известно, что все благо- сотворенные от всещедрого творца вещи не всем и не всегда бывают по случившимся обстоятельствам полезны. Правда, что я некоторым советовал, чтоб они с опаской поступали с вином и мясом, а иногда совсем их от того отводил, рассуждая горячую их молодость, но, когда отец у мл а до летнего сынишки вырывает из рук нож и не дает ему употреблять оружейного пороху, сам между тем сими пользуясь, не ясно ли показывает, что они еще не доросли до того, чтоб могли обладать сими вещами и обращать в свою пользу, к которой они и изобретены? Вот откуда меня почли за Манихеева ученика.

Подлинно всякий род пищи и пития полезен и добр есть, но рассуждать надобно время, место, меру и персону. И не бедствие ли было бы, смешанное со смехом, если бы кто в колыбели лежащему младенцу налил сосать острого уксусу, а восьмилетнему мальчику рюмку крепкой водки налил, но вернувшемуся с охоты кавалеру или озябшему от многолетствия старику поднес сладкого молока? А как неправильно почли меня за Манихея, так и не по заслуге моей и за богатствоненавистника и человеконенавистника, то есть избегающего людского сообщества, почитают.

Когда бог определил мне в подлой маске обращаться в театре, то уже должно и в уборе, и в обращении с достойными людьми наблюдать благопристойность и всегда помнить свою перед другими ничтожность. Сие я сам наблюдать стараясь, и прочим то ж делать советовал и отсюда попал в оклеветания, от которых если помощью благоразумных и милосердных сердец, хотя по некоей части, освобожден буду, то невинность моя, безопаснейшею от сих немилосердных угрызателей сделавшись, латвее исполнить возможет заповедь господню: «Любите врагов ваших» и проч.

98

К Иову [Базилевичу][1129]

В письме Вашего высокопреподобия к отцу Иосифу приписанный и мне поклон уничтожил мое о Вашем ко мне сердце сомнение. И я не почитаю Вас из числа тех, кои устами своими благословят, а сердцем клянут.

И подлинно благородной душе знать свойственно, хоть ненавидеть кого, да явно, а не прикрывать благосклонным лицом своего неблаговоления, что природное рабским сердцам, на лицемерие и ложь родившимся.

Поздравляю ж Вас с не совсем еще минувшим праздником, а паче с пожеланным отсутствием его высокопреподобия достойнопочтенного нового святогорского игумена отца Кордета [1130].