Сочинения в двух томах. Том 1

Против абстрактных идей. Указанное требование Юм предъявляет, например, к такой важной философской идее, как идея субстанции. Он спрашивает: извлекается ли эта сложная идея из впечатлений ощущения или рефлексии? Ответ шотландского философа отрицательный, ибо субстанция, как он отмечает, не есть ни цвет, ни вкус, ни запах, а также ни страсть или эмоция, т. е. ни один из возможных в его учении элементов чувственного опыта. «Идея субстанции, равно как и идея модуса, не что иное, как совокупность простых идей, объединяемых воображением и наделяемых особым именем, с помощью которого мы можем вызвать эту совокупность в собственной памяти или в памяти других людей» (1, 75–76).

В духе своего интроспективно-психологического метода исследования, придающего большое значение способности воображения, Юм утверждает, что воображение придумывает нечто неизвестное и невидимое, но якобы остающееся постоянным при всех изменениях в положении объекта, когда нарушается привычное течение восприятий. Таким образом, субстанция — это удобная фикция воображения.

Юм положительно относится к аргументам Беркли, опровергавшего понятие материальной субстанции, но в определенном смысле занимает более последовательную позицию, чем его предшественник, ибо, отталкиваясь от критики абстрактной идеи субстанции как таковой, направляет атаку как против идеи материальной, так и против идеи духовной субстанции, не получающих, по его мнению, подтверждения в чувственном опыте субъекта.

Он также в основном примыкает к берклианской версии номинализма. В частности, Юм заявляет, что ум не может образовать представления о количестве и качестве, если нет точного представления о степенях того и другого. Идеи, являясь копиями дискретных впечатлений, наделенных конкретными характеристиками, тоже должны быть сугубо конкретными. Именно поэтому ум, к примеру, не обладает подлинной (а не фиктивной) идеей бесконечности.

Как и у Беркли, в рассуждениях Юма абстрактные понятия вытесняются конкретными идеями-представлениями, которые, по его мнению, скопированы с «ярких» и «надежных» чувственных впечатлений. Правда, у шотландского философа в его варианте репрезентативной теории большую роль играет язык. «Особенная идея, — пишет он, — становится общей, будучи присоединена к общему имени, т. е. к термину, который благодаря привычному соединению находится в некотором отношении ко многим другим особенным идеям и легко вызывает их в воображении» (1, 81–82). Частные по своей природе и ограниченные по объему идеи привычная ассоциативная связь делает представителями большого числа других идей. Слово, исполняющее сигнальную функцию, способствует тому, что «фантазия пробегает весь мир, собирая идеи, относящиеся к какому-нибудь предмету» (1, 83). Как это конкретно происходит, Юм не объясняет, нарекая данный процесс «магической способностью нашей души».

Отрицание возможности воспринимать «абстрактную» идею бесконечности означает для феноменалиста Юма и отрицание онтологического статуса бесконечности. В этом отношении он следует берклианской концепции «минимально воспринимаемого»: «…воображение достигает некоторого минимума, т. е…оно в состоянии вызвать в себе такую идею, дальнейшее подразделение которой непредставимо, а дальнейшее уменьшение невозможно без полного ее уничтожения» (1, 87). Поскольку, уверяет он, никакое конечное протяжение не заключает в себе бесконечного количества частей, то оно не может быть делимо до бесконечности. Если же признать бесконечную делимость протяжения, то тогда, полагал он, нельзя будет определять равенство каких-либо геометрических объектов, так как в этом случае не представляется возможным подсчитать их составные части, минимально воспринимаемые отрезки. Несомненно, однако, что чувственный характер геометрии, отстаиваемый Юмом в «Трактате», уже не соответствовал передовому уровню развития данной дисциплины в XVIII в., во многом связанной с понятием бесконечно-малого.

Несмотря на то что пустое пространство Юм считает непредставимым (т. е., по его меркам, несуществующим), он все же допускает правомерность ньютоновских рассуждений о способности тел располагаться и двигаться в пустом пространстве. Только данной способности Юм дает агностическое истолкование и даже воздает хвалу создателю знаменитого механического учения за его «скромный скептицизм и откровенное признание невежества в вопросах, лежащих за пределами всякой человеческой способности» (1, 122). Неспособность науки его времени давать полное объяснение тем или иным явлениям природы и их связям (в чем, разумеется, нет ничего особенного, могущего служить основанием для переоценки возможностей науки как таковой) он обычно рассматривает как аргумент в пользу теоретико-познавательного скептицизма.