Сочинения в двух томах. Том первый

— Пожалуй. На поверку оказывается, что мы, человеки, очень мало знаем самих себя. Сложные это понятия — психика, память, подсознание, нервная система, рефлексы и прочее. В общем, не будем здесь, на вокзале, стучаться в «тайное тайных», а если вы направляетесь в город — нам по пути.

Время было за полдень, и город после краткого, но сильного дождя черно сверкал асфальтом, промытыми стеклами окон, мокрыми плоскостями крыш. Над бетонной призмой почтамта еще уплывал на восток тяжелый закрученный обрывок тучи, а какой-то любитель, словно бы радуясь солнцу, уже запустил над вокзальной площадью стаю белых голубей, и, действительно, было так радостно, интересно и безотчетно-весело наблюдать их игривый, спиральный полет в бездонной синеве неба.

Максим Фадеевич засмотрелся на голубей.

— До чего же они белые… белоснежные! И сколько ликования в их кружении, — смотрите, это же пернатый фейерверк!

Через минуту, шагая вдоль быстрого ручейка, он говорил, весело улыбаясь глазами:

— Человеку для хорошего настроения совсем немного нужно: вот голуби, ручей да это небо… Помните, у Хлебникова?

Мне мало надо, краюшку хлеба,
Да каплю молока,
Да это небо,
Да эти облака…

Он дважды повторил последние строки четверостишия — второй раз совсем тихо и нараспев.

— Вообще-то я не рьяный поклонник Хлебникова, но с удовольствием подписался бы под этими стихами.

Улица еще была полна ручьев, и ручейков, и звонкой, сверкающей капели, как и бывает после добротного дождя в мае, в полный разгар весны. Босоногие мальчишки, непременные в этом пейзаже, мчались с победными кликами по серебряным разливам луж, поминутно взлетая на пламенных вспышках радуги. Привыкшие к людям, городские воробьи деловито охорашивались на заборе, не обращая внимания на кота, задумчиво наблюдавшего за ними с подоконника. Мы проходили мимо мебельного магазина, перед которым бородач-мастеровой осторожно поднимал на плечо зеркальную дверцу шифоньера: он был похож на сказочного великана, — стены домов, карнизы, крыши, окна и вывески, деревья и уличные фонари на железных мачтах — все умещалось в раме на его плече, и даже мы с Максимом Фадеевичем запечатлелись на какое-то мгновение. Рыльский заметил это и сказал:

— Вот замечательный снимок жизни! Жаль, безадресный. — И, помолчав, продолжал в раздумье: — Творчество — это, кроме всего, борьба с быстротечностью времени, стремление удержать какой-то миг, и в нем — концентрацию бытия, удержать, чтобы внимательно рассмотреть и описать, тем самым продлив его до бесконечности. — Он резко остановился, развел руками: — И что за настроение? Тянет в философию. Может, приближается старость? Давайте, как выражаются докладчики, вернемся к вопросу… да, в данном случае — к вопросу о голубях. Интересно, вы увлекались ими в детстве? Ну, разумеется, и я тоже. Красивая, милая птица, которую нельзя не любить. Тут у меня и возникает вопрос: почему же именно к этой безобидной и прелестной птице человек на протяжении веков проявлял особую жестокость? Помнится, еще в «Илиаде» упоминается о состязании в стрельбе по голубю. Птицу сажали на верхушку высоченного столба и… убивали. А потом наиболее метким стрелкам торжественно присуждались награды. Не странно ли — убивать беззащитную, ласковую птицу, да еще и получать награду за этакий «подвиг»! Впрочем, «Илиада» — это очень далеко: в странах Европы и в наше время существуют десятки клубов, при которых устроены специальные стенды, или садочные дворы, где пресыщенные молодчики могут в любую пору «отвести душу», расстреляв, конечно, за плату, дробью № 5, то есть самой крупной, дюжину-другую голубей. — Он даже закашлялся. — Аристократическое времяпрепровождение. Фу, мерзость!

Я спросил, по каким делам и надолго ли он приехал в Харьков. Максим Фадеевич, казалось, ждал этого вопроса.

— Приехал читать стихи. Конечно, и писать. По крайней мере, без нового цикла стихов я отсюда не уеду. Кстати, вы поняли, зачем я приходил на вокзал?

— Наверное, кого-то встречали?

Он глубоко вздохнул:

— Ну вот, вы знаете, а я не знаю. Просто приходил, чтобы побыть на вокзале. Люблю вокзальную сутолоку, настроение отъезда и приезда, атмосферу ожидания, узнаваний и встреч, дымок паровоза, чуточку едкий, тревожный, манящий в дорогу.

— А это вам нужно… для стихов?

Ему, пожалуй, казалось наивным мое удивление, и отвечал он мягко, с почти ласковой интонацией:

— Если для души, значит, и для стихов.

Я извинился за любопытство и сказал, что вопросов у меня к нему действительно очень много и что они стали возникать и откладываться с той памятной ночи в Донбассе, когда высоко на железном виадуке, над роем бесчисленных огней, ощущая горячее дыхание завода, мы до утра читали друг другу стихи.

Он остановился, легонько положил мне на плечо руку.

— Какая чудесная была ночь! Но вот что, спрашивайте: я охотно буду отвечать. Правда, мы уже прошли мою гостиницу, да что нам в ней! Здесь, параллельно Сумской, есть такая приятная аллейка Профсада, и, видите, нас ждет свободная скамья. Итак, вас интересует…