Сочинения в двух томах. Том первый

Я лег в траву. Некоторое время я смотрел в темные стеклянные зрачки бинокля. Там поворачивался, плыл маленький мир трав и далекого неба. Тонкая линия горизонта дымилась. Едва уловимо покачивались круглые кусты.

— Ясно, — с усмешкой сказал Игнат, и пальцы его разжались.

Я хотел поднять бинокль, но Шаруда остановил мою руку.

— Не стоит, Васька… Нам это ни к чему.

Тогда, оглянувшись, я увидел на склоне, на расстоянии версты, рыжеватое облачко пыли. Оно неслось вниз к железнодорожной насыпи, огибая бугор, на вершине которого мы находились.

Уже стал слышен дробный рокот и затем крутой, заливистый свист.

Шаруда скрипнул зубами:

— Терские… Кулачье! Я их за пять верст узнаю, — и тяжело стал подниматься с земли.

В это время два всадника отделились от окутанного пылью отряда. Они повернули лошадей и двинулись к нам напрямик.

— Надо бежать, Игнат!

— Бежать? — он глянул на свои ноги, печально улыбнулся. — Попробуем, авось… — и одним быстрым движением сорвал сапоги. — Пошли, авось вынесут…

Мы побежали через степь. На высокой меже ядовитая полынная пыль обожгла мне горло. Рот мой как бы наполнился огнем.

Здесь, в долине, от тяжелого зноя дымилась земля. Мы бежали к окраине небольшого городка, видневшегося за оврагами, поросшими чахлым терновиком и ольхой.

Несколько часов назад наши оставили город. Но это был единственный путь догнать их… Где-то вверху, в солнечной голубизне, задумчиво прогудел шмель. Топот сзади слышался все громче. Я остановился на секунду. Высоко закинув голову, оскалив зубы, к нам несся маленький буланый рысак.

Оказывается, в этом таилась непонятная сладость — задержаться еще на миг… Еще… Последить за оскаленной мордой коня, за бешеными его ногами…

— Скорей!..

Игнат бежал уже далеко впереди. Серая ситцевая рубаха его сделалась глянцевой от пота. Я следил за его мелькающими руками, одновременно заметив, что небо стало синим до черноты и степь до отчаяния бескрайней, — так широко раздвинулись горизонты. И мне показалось бессмысленным бежать, потому что некуда было уйти в этой степи. Казалось, проще зарыться в землю, чем бежать.

Но Шаруда резко остановился. Он обернулся и закричал, подняв кулаки:

— Скорее, малый… Ну!.. — почему-то он смеялся, зубы его ярко блестели. Впрочем, эта улыбка стала мне тотчас понятной — темная глубина оврага распахнулась у моих ног.

…Потом мы бежали по извилистому дну вверх, прыгая через камни. В глубокой котловине, которой оканчивался овраг, мы нашли лужу воды.

— Вот случай, Василий, — сказал Шаруда удивленно. — Такой простор и — не срубили! Значит, поживем, поживем! — И долго пил липкую глинистую воду.

До первых строений городка осталось не больше сотни саженей. Когда мы выбрались из оврага, всадники кружили далеко у перелеска. Они снова заметили нас и погнали лошадей. Игнат только улыбнулся:

— Теперь скачи, хоть лопни.

Переулок был пуст. Его загромождали груды кирпича и раздробленные доски. Мы повернули за угол и пошли вдоль кривой улицы, заваленной пестрым хламом. Он был черен, этот старый городишко, потрясенный до самых корней артиллерией. И, главное, он был безлюден; жители покинули его еще при начале обстрела. Передовые части противника не задерживаясь прошли вперед. Мы обходили груды развороченных домов, где по камням прогуливались апатичные кошки, где над хаосом тряпья медный парикмахерский тазик сиял, как закатное солнце, где столетний тарантас с переломленным хребтом в отчаянии поднял к небу свои деревянные руки, где только куры, рывшиеся в снарядных воронках, были спокойны и даже беспечны.

За развалинами церкви, возле тюрьмы — этого единственного здания, уцелевшего после обстрела, мы увидели первого человека. Он сидел на высоком камне у ворот и курил. Я остановился на углу, Игнат подошел ближе к старику.

— Добрый день, отец, — сказал он, приседая перед ним на корточки.

Старик поднял руки, громадные темные ладони, и, не поворачивая головы, прислонил их в виде козырька ко лбу. Похоже, он силился рассмотреть Игната и не мог, точно тот в самом деле стал лилипутом.

Меня он не замечал.

Игнат спрашивал громко и весело:

— Что так закручинился, старина?

Старик опустил руки, «козья ножка» запрыгала в его зубах.

— Иди, — сказал он глухо и с угрозой. — Проваливай. — И, отодвинув бороду, стал скрести грудь.

— Строг ты, старина, — удивился Игнат. — Что так?

— Чай, не базар тут, а тюрьма.

— А ты что же, сторож?

— Стало быть, сторож.

— Да ведь в тюрьме-то никого нет, борода!

— Будут. Ступай, говорю… — и медленно развернул полы свитки.

— Да я пойду, — сказал Игнат, пристально следя за тяжелыми движениями рук сторожа. — Скажи-ка вот, на милость, власть эта, новая, Советская, давно ушла?

— Иди, иди… Не балуй.

Игнат отошел на несколько саженей, к высокой тюремной стене. Странный сторож все так же сидел на камне, положив бороду в ладони, окутанный синеватым дымком.

Присев на каменную ступень, я следил за ним некоторое время; он был безучастен, черный хозяин пепелища.