Сочинения в двух томах. Том первый

У самой почвы, сдавленная всем массивом, лежала зеленоватая плита известняка. Она словно была отлита из бронзы. Напрасно мы били ее молотом и кололи стальными клиньями. Она гудела и брызгала синим огнем. Ощущая жаркое плечо Снегиря, я заводил лом, когда сверху посыпался мелкий суглинок и затем снизу вверх слегка двинулся перегретый воздух. Я отскочил в сторону и прямо у своих ног увидел голову Антоши, крепкий затылок, освещенный лампой, брошенной рядом на щебень.

Завеса пыли, отделявшая меня от Снегиря, двигалась, и я успел подумать: почему медлит, не опускает свой молот Колька?

Антоша лежал навзничь — камень наискось ударил его под колени, прижав к почве. Две продолговатые глыбы, сдвинувшиеся вверху, теперь плавно скользили вниз, пригибая и дробя крепь.

Я упал наземь и, ощущая своим плечом плечо Снегиря, рванул Антона за руку. Он коротко вскрикнул. Воздух двинулся быстрее.

— Берегись! — крикнул Колька хрипло, и, сразу поняв его, я лег животом вниз на эту горячую дорогую голову и еще закрыл ее руками. Я был уверен, что она останется невредимой. Лампа оказалась прямо перед моим лицом. Она ослепила меня. Но я запомнил синее, искаженное ужасом лицо инженера. Было удивительно, что свет становится нестерпимо черным. Всего надо было ожидать, даже пронзительного крика Кольки. Но свет лампы был черен нестерпимо. И когда он хлынул в мои глаза и страх охватил меня, обдал потом, я видел только черный огонь… огонь…

…Если долго смотреть на огонь, как бы входя в него, медленно теряется чувство масштаба. И вот на склонах белых ущелий, на раскаленных обрывах скал уже произрастают белые папоротники и белые дубы. С детства я люблю сидеть у костра, вглядываясь в розовый, вспененный, как пареное молоко, жар поленьев.

Я не хочу оглядываться на степь. Сполохи костра смутны. Лучше верить огню и свету. Сонное царство трав темно, — сон-трава, волчеягодник, приворот, медуница.

Где-то там притаилась еще и шелюга. В одном этом слове метель и ночь — ше-лю-га-а-а… Я не верю сонному царству трав. Я так люблю огонь. На далеких нагорьях — я вижу — кипят ручьи. Пламя, легкое, медленное, совсем золотое, согревает меня. Я сижу у костра в степи, и кусты шелюги шумят за моей спиной. Но это пламя огромно. С головы до ног оно облекает меня, дальше оно клубится на дороге, возникая над горизонтом, до облаков.

Все окружающие меня предметы, все охвачено им, текучими веселым огнем.

Только очень долго присматриваясь к желтой листве тополя, которая слегка дымится, я начинаю понимать, что это закат. Так много солнца и густого света. Свет! Деревянные перила балкона горят. Осколки стекла, расплеснутые внизу, в сухой мураве, пылают. Даже пчела, замеченная мною на подоконнике, окружена пламенной дымкой.

И все это не кажется. Нет, я уже совсем открыл глаза.

…Доктор стоит рядом. У него наивное ребячье лицо. Он запрокидывает голову и всплескивает пухлыми руками.

— Хо-хо! — выговаривает он. — Еще как будем жить… О, представьте! — и поворачивается ко мне спиной.

Теперь я вижу Снегиря. Он лежит рядом на кровати. Опираясь забинтованной рукой о перила и другой, здоровой, о толстую шишковатую палку, передо мной стоит Строев. Он стоит на расстоянии трех шагов и смотрит на меня. Видимо, он давно уже смотрит так — взгляд у него усталый. Его виски стали еще белее — теперь они совсем похожи на снег. Я поднимаю голову, одну секунду передо мной только серые, сосредоточенные глаза. Впрочем, он поспешно отводит их в сторону.

— Послушайте, Василий, — говорит он тихо и совершенно бесстрастно, словно продолжая разговор, прерванный накануне. — Я должен сказать вам, что пласт подготовлен и что вообще дела обстоят хорошо… — Смутившись, он умолкает.

Но я слышу его дыхание. Я понимаю все. «Ты наш, — хочу я сказать ему. — Хорошо. Умница, старик… Ты понял правду. Ты с нами». Но почему-то говорю:

— Знаете, крепь надо заготовить… Да, крепежный лес. — И дальше совсем нелепо: — Погода, знаете, осенняя…

— Мы все сделаем. Все!

Я закрываю глаза. Такой резкий свет вокруг. Но неожиданно от дверей слышится голос Антона:

— Гляди-ка! — грохочет он, сотрясая певучие стекла. — Васька смеется! Право, смеется наш Василек.

— Что?! Васька смеется?.. — удивленно подхватывает Бычков.

Странно — и в самом деле — я смеюсь… И я сжимаю зубы, слыша, как бьется сердце… Жизнь! И вокруг вы, мои славные люди. Я буду жить.

ПРЯЖКА

Утро начинается криком перепела, влажным дыханием росы, ветром, идущим с нагорья. У корней трав еще спят отяжелевшие кузнечики. Солнце едва показалось над холмами, но все небо, от края до края, оранжево и глубоко.

От оврага путаными стежками бежит лисица. В бурьяне, у кротовых нор, коротко блеснул рыжий сухой огонь. Блеснул и исчез, но на мелких белесых ветвях тлеет розовый отсвет.

Высоко над нами, переваливаясь с крыла на крыло, плывет шулика. Ярко блестит мокрое перо. Слышно, как оно режет ветер.

Дед сидит на бревне. Он поднимает свою белую голову и долго следит за птицей, щуря слезящиеся глаза.