Сочинения в двух томах. Том первый

— Это ведь не только новый пласт мы открываем. Все новое!.. Жизнь сама новая! Жадно нам надо работать, ребята! — и Трофим бросается с землянки к шурфу. Он хватает первый стояк ограды. Белая рубаха трепещет на его плечах, взлетают рыжие комья земли.

Над степью гул голосов, треск сломанных поленьев, визг ржавой проволоки и тугие удары ломов. Почва здесь удивительно звонкая. То загудит глина, то сухо прогремит кварц, то колчедан пронзительно вскрикнет под ломами. Колья ограды крепко вросли в камень и рыжую смесь пород. Грудью, плечами я расшатываю кривую рогатину. Снизу чьи-то руки подхватывают ее. Длинные багры тащат хворост. Рокочет лебедка, и сразу над освободившейся черной глубиной повисает гулкая, как колокол, бадья.

Строгий седой инженер Строев подходит к вороту. Трофим рядом с ним. Они о чем-то говорят, и потом в тишине сквозь расступившуюся толпу дед Михайло идет к шахте. Он первым становится в бадью. Огонек лампы дрожит на его груди. Бадья медленно вращается, и с нею вращается дед, и всем видно, как солнце блестит в его белой бороде. Канат притягивают багром. Инженер становится рядом с дедом. Дребезжит сигнал, и некоторое время шахтерам, столпившимся вокруг шурфа, видно поднятое кверху лицо деда, его смеющиеся глаза.

Теперь становится еще тише. Скрипит, раскручивается канат, и старики медленно снимают шапки, и кто-то из стоящих впереди роняет папиросу, задавливая ногой огонек.

Так, в ожидании, проходят длинные минуты, и с каждым вздрагиванием каната нетерпение ветерком проносится по толпе.

Через пару часов инженер выезжает на поверхность. Его руки покрыты густой грязью. С козырька кепки стекает мутная вода.

— Нужно тридцать два рабочих, — говорит он, выпрыгивая на землю, и я замечаю, как блестят его серые глаза. — Ну, кто готов?

Весь лагерь мгновенно оживает. Даже плотники бегут сюда. Но я и Сенька уже у бадьи. Еще с вечера отточены наши лопаты и ломы. Прозрачным светом горят лампы.

Дед Михайло ждет нас внизу. Он сидит у начала галереи, на гнилом бревне, и мурлычет песню. Рыжая струйка воды сочится по камню за его плечом.

— Опять задумался, дед?! — весело кричит Семен. — Пошли!

Низкая галерея завалена грудами породы. Между рельсами — черная вода. Тихий белый мох свисает с крепи. Осторожно шуршит капель. Мы идем все дальше и дальше сквозь особенную нетронутую каменную тишину, но сзади уже слышатся новые голоса.

Перед рыжей суглинистой насыпью, наглухо завалившей проход, мы останавливаемся, и дед вдруг опускается на колени. Он берет суглинок в ладонь и, приблизив лампу, долго всматривается в мелкие влажные крупицы.

— Бери, хлопцы, в карманы, — оглядываясь, бормочет он. — Это же не глина, нет… золото, ребята… Бери!..

Семен поднимает его за плечи.

— Довольно тебе, Михайло… опять чепуху плетешь.

Дед отходит в сторонку, садится на шпалы, брошенные поверх рельсов еще во время спасательных работ.

— Прошли они, годы или нет? — говорит он с грустью. — Не поймешь. Там вон, на повороте, мы с Серегой когда-то обедали.

У поворота вспыхивают огни ламп. Это несут крепежный лес. Уже доносится по рельсам протяжный гул вагонетки, тонко поют ломы. Подходят крепильщики, и у завала становится совсем светло. Мы расчищаем путь. Дед роет канаву для стока воды. Четким светлым рядом выстраиваются новые пары крепи.

Шахта полна шума, звонких голосов, медленного грома вагонетки.

Вскоре мы начинаем раскапывать завал. Стоя рядом с Семеном, я швыряю породу. Ее сразу подхватывают полдюжины лопат. И хотя в каждом куске этого камня растворена человеческая жизнь, — восемь лет назад эти самые груды душили, калечили шахтеров, и Серегу в их числе, — я не знаю, не помню другой такой радостной и горячей работы.

Слева блестит темный массив пласта. От него идет дыхание, жаркое и густое. Сзади весело покрикивает Трофим. Он совсем мокрый от пота. Когда он взмахивает лопатой, вокруг рушатся тени. Рядом под взмахами топоров дубовые стояны вызванивают, как струны. Темная кровля над нами колеблется и звучит. Шаг за шагом мы подвигаемся вперед, и я с удивлением замечаю, что порода становится все мягче, рыхлее.

Я замахиваюсь сильнее, и моя лопата вдруг уходит в пустоту. Душный ветер бьет мне в лицо. Шумным потоком осыпается щебень.

— Ура!.. Конец завалу! — пронзительно кричит Семен и швыряет на землю лопату.

Эта весть вихрем несется по галерее. От поворота, размахивая лампами, к нам бегут люди. Слышен сплошной протяжный крик.

Трофим бросается ко мне. Он падает рядом на колени, разгребает руками осыпавшуюся, мягкую стену и, почти зарываясь в нее с головой, протискивается по ту сторону завала. Я лезу вслед за ним. Жгучая пыль набивается мне в глаза, в рот. Острый кусок угля царапает шею. Но мне удается пробиться сквозь щебень и пыль в жаркую темень продольни. Несколько минут мы сидим рядом, еле дыша, отряхиваясь, как мокрые птицы. Дальше стоят ровные ряды крепи, под слоем суглинка еле виднеется пара рельсов. Здесь отдается каждый удар лопаты, звонко повторяется каждый крик — так певуча вокруг тишина.

Поглядывая на меня, Трофим тихо смеется: