Сочинения в двух томах. Том первый

Уезжая из колонии, он обнаруживал в своих розвальнях под соломой то пару отлично закопченных окороков, то корзину яиц, то огромную банку варенья или меда. На более ощутимые подношения эти канальи, казалось, не были способны, а возможно, не догадывались, что исправник предпочел бы наличные. Вместе с подарками они учтиво подсовывали ему и две-три просьбы, которые приходилось выполнять, так как навещать этих колбасников Трифонову было все же приятно.

Из всей многочисленной деловитой компании колонистов только один Копт держался с Трифоновым независимо, даже надменно. Уже при первом знакомстве вскользь намекнул на свои дружеские связи с начальником екатеринославского губернского жандармского управления полковником Ковалевским, и Трифонов намотал это на ус… Нельзя сказать, чтобы он сразу же поверил зазнайке немцу, однако решил вести себя с ним осторожно, а при случае, если представится возможность убедиться, что Копт — враль, прижать ему, скареде, самое чувствительное место — кошелек.

Дальнейшее поведение Копта было вызывающим: совершая все новые купчие на землю и леса, он счел возможным обходиться без исправника и даже посмел на каком-то скупом обедишке заявить, что, мол, пригласил бы и господина Трифонова, однако тот будет стоить слишком дорого… Какая сверхдерзость! Будто он, Трифонов, получил когда-нибудь от этого немецкого скряги хотя бы медный пятак! А у самого, у толстосума, водятся небось десятки тысяч! Тьфу, каракатица, червь навозный! Если бы не тот намек на дружбу с полковником Ковалевским, вызвал бы Трифонов наглого скопидома да влепил бы ему по профилю всей пятерней… А полковника Ковалевского, придиру, пролазу и фанфарона, исправник хорошо знал. Тому только дай волю: съест живьем — и своего родственничка на твое место подсунет. Что же привело скареду немца прямо в кабинет исправника — без приглашения и в такой непогожий час?

Трифонов не встал из-за стола, не двинулся навстречу гостю. Копт отряхнул шубу, снял заснеженную лохматую шапку и поклонился, блеснув широкой багровой лысиной. Трифонов ответил небрежным кивком, делая вид, будто занят своими бумагами.

— Господин начальник, — мягко произнес Копт, — надеюсь, как всегда, есть гостеприимен?

— Это моя обязанность, — сказал Трифонов, усталым движением руки отодвигая на край стола папку. Какие-то секунды он испытывал сладость злорадства: «Ну что, голубчик, сразу оробел?» Тусклое мясистое лицо Копта выражало почтительную радость, но маленькие серые глазки смотрели холодно и зло. Они следили за руками исправника, за этими грубыми, лохматыми кистями карателя-профессионала, за его хищными пальцами, меж которых как-то совсем неуместно торчал карандаш. «Что он любуется моими руками?» — подумал Трифонов и, отодвинув ящик стола, достал дорогую сигару, недавно позаимствованную у Шмаева.

— Вы курите такой сигара? — удивленно спросил Копт.

Исправник взглянул на него строго.

— Не понимаю вопроса. Это мой любимый табак…

Немец медленно протопал к столу и, не спрашивая разрешения, грузно опустился на стул. Трифонов успел подумать; «Что, голубчик, съел фигу»? Копт порылся в кармане шубы и положил на стол небольшой продолговатый ящичек с золотой каймой.

— Вы курите фальшивка! — молвил он с искренней досадой. — Вот настоящий гаванна. Выбросьте свой отрава в печь…

Чувствуя, как кровь тяжелой волной хлынула к лицу, Трифонов склонился над столом и закашлялся насильственным кашлем. «Оплеуха… Самая настоящая оплеуха!» Однако одновременно с этой мыслью у него мелькнула и другая: «Угощение? И это от скареды Копта! Нет, голубь, сигарами меня не возьмешь».

Выпрямляясь и с трудом переводя дыхание, он сказал:

— Бронхит. К тому же застарелый. Дело понятное, — ночами, да по морозу — интересы государевы не просто охранять…

— О, я понимайт!.. Я все понимайт, — сочувственно воскликнул Копт, смеясь маленькими холодными глазками. Он снова порылся во внутреннем кармане шубы и положил на стол плотный увесистый пакет. Трифонов насторожился. Как бы случайно, однако с явным расчетом, немец быстро и крепко прижал пакет локтем к столу. По-прежнему он посмеивался…

— Я есть человек дела, — медленно, полушепотом проговорил он, наваливаясь грудью на край стола и глядя в лицо исправнику немигающими ледяшками-глазами. — О, есть большой дело, и есть маленький. Когда маленький, — вам нет к этому интерес, и у меня к вам нет интерес. Когда дело гросс, большой, — и вам, и мне интерес общий.

— Что же вы хотите? — нарочно сухо спросил Трифонов. — Предложить мне вознаграждение в виде этой коробки сигар?

Немец поежился, сделал задумчивое лицо, чуточку нахмурился, постучал себя пальцем по лбу, словно с усилием пытаясь что-то вспомнить, вспомнил и рассыпался мелким смешком:

— Есть хороший русский слово: не ломайся… Да, не ломайся! В этом пакете, господин начальник, лежат ровно две тысячи… Они лежат и думают: как бы нам, майн готт, посмотреть карман начальника? О, там будет нам хорошо!

Трифонов ощутил вдруг бурный прилив сил, но, умея владеть собой, остался невозмутимым.

— Я не люблю подобных шуток, господин Оскар Эльза Копт!