Сочинения в трех томах. Том 1

Тантрический лама Норбу Римпоче, до сих пор державшийся в стороне, безучастно скользнул взглядом по возбужденным лицам людей, шушукавшихся, сдерживая смешки, за спиной тучного смотрителя, и остановился на затененном навесом окне, похожем на букву «т», где таился верховный.

 — Эти люди именно те, за кого себя выдают, — удовлетворенно кивнул высокопреподобный, ощутив побудительный импульс, и, сделав знак молоденькому послушнику, распорядился: — Пусть откроют ворота.

Несмотря на твердый тон, он чувствовал себя не слишком уверенно. Что-то он делал не так, как надо, шел наперекор самому себе. Конечно же, он не мог отказать в крыше над головой странствующему садху, собрату, в сущности, из родственного ордена кармапа. Да и по отношению к королевскому гостю следовало проявить должную учтивость.

Казалось, он распорядился единственно верно, а смутное ощущение ошибки все продолжало саднить, и неприкаянные мысли метались в голове, как черные птицы над потревоженным гнездом.

Нет-нет, ему все равно пришлось бы дать приют странникам хотя бы на ближайшую ночь. Если бы не этот внезапный толчок, а вернее, легкое, долетевшее извне дуновение, он бы не стал теперь терзаться.

И еще одна сверлящая забота отвлекала с навязчивым постоянством: не слишком ли много гостей собиралось за стенами «Всепоглощающего света»? Чего это вдруг они повалили сюда один за другим, словно нигде в мире уже не осталось свободного места?

Поклоняясь закону причин и следствий, символом которого стало колесо с двумя оленями по бокам, Нгагван Римпоче не верил в случайное стечение обстоятельств. Начало нынешнему нашествию чуждых существ было положено, либо ныне, либо в незапамятные времена, когда кто-то, быть может, даже он сам, но в предшествующих перерождениях, совершил непростительную ошибку.

Но какую? Когда? Где?

Из тех двоих, которые уже живут здесь, первый мечтает зачем-то пробраться в Бутан, а второй как будто хочет лишь одного: вернуться домой. И то, и другое желание опасений не вызывает. Остается выяснить, чего хотят новые гости.

Высокопреподобный взял с полки хронику, бережно завернутую в золотой шелк, и, перебрав узкие бамбуковые полоски, на которых его предшественники тушью, изготовленной из семи драгоценных веществ, отметили все случаи пришествия чужаков, надел старенькие скрученные очки.

За семь с четвертью столетий хронисты зарегистрировали всего девять подобных происшествий. Как тут не страдать душой, как не волноваться.

Старый настоятель раскрыл школьную тетрадку, куда были занесены подробные сведения о пришельцах, и задумался. Можно ли нынче верить словам? Все те, прежние, говорили о себе одно, а на поверку выходило совсем иное. «Иначе чем объяснить тогда поразительное однообразие опрометчивых деяний, которые совершали они все, едва узнав о дороге в долину «Семи счастливых драгоценностей»?» — задал себе вопрос высокопреподобный.

Даже наедине с собой избегал он точных формулировок, думая о стране, лежащей за перевалом Лха-ла. Ведь законченная мысль обладает самодовлеющей силой. Витая в эфире, она может быть уловлена безумцем, злодеем или лжецом.

Следя из окна монастырской библиотеки за вереницей лохматых навьюченных яков, которых погонщики тычками острых зазубренных палок гнали в узкий просвет единственной в дзонге улицы, Нгагван Римпоче решил начать опрос именно с них, погонщиков. Они коренные бутанцы, а следовательно, прямодушны и независимы в речах. Затем можно будет побеседовать с пришлым ламой, который к тому же имеет с собой письмо. И уж после всего, когда составится определенное представление, верховный примет королевского гостя с его красавицей женой. Он, конечно, не сможет глубоко заглянуть в их мысли, но зато, поймав на мелочах, сразу поймет, лгут чужестранцы, как это у них принято, или же говорят правду. От человека, который владеет всеми тонкостями изощренного языка тибетских проповедников, хотелось ждать откровенности, когда сердца стучат в согласном ритме и нет места потаенной боязни, ибо в основе всякого обмана лежит страх. Его потный, тщетно приглушаемый запах лама Нгагван научился распознавать почти безошибочно.

Он не был до конца уверен, что оба белых — собиратель бронзовых статуэток и заблудившийся альпинист — дали о себе заведомо неверные сведения. Но ложь все же ощутимо присутствовала в их пространных рассказах. Тлетворным, унизительным запашком боязни нет-нет, а веяло от их слов.

Лама не знал, принесли ли чужеземцы с собой оружие, но след, несмываемый след пролитой крови отвратительным шлейфом тащился за каждым из них. Кровь рождала страх, боязнь выливалась ложью.

Нельзя было доверять таким людям.

VI