Шэн Ба неохотно подошел к помосту, подталкиваемый в спину стражниками. Когда Линь Фань увидел Шэн Ба, одетого в черную узорчатую куртку, он быстро отвернулся.
— Ты знаешь этого человека? — спросил судья у Шэн Ба.
Толстяк неторопливо оглядел Линь Фаня с головы до ног, поглаживая засаленную бороду. Потом провозгласил:
— Это, Ваша светлость, действительно тот самый сукин сын, что напал на меня прошлой ночью у храма.
— Врешь! — взъярился Линь Фань. — Это ты, подлец, налетел на меня!
— Этот свидетель, — спокойно сказал судья, — прятался в первом внутреннем дворе храма. Он видел, как ты следил за мной и моими помощниками. И когда мы стояли под бронзовым колоколом, он заметил, как ты при помощи железной пики выбил подпорку.
Судья Ди дал знак стражникам увести Шэн Ба. Затем откинулся на спинку стула и примиряющим тоном продолжал:
— Вот видишь, Линь Фань, ты не можешь отрицать, что покушался на меня. Когда я накажу тебя за это преступление, ты предстанешь перед провинциальным судом по обвинению в нарушении государственной монополии.
Глаза Линь Фаня засветились злым блеском. Некоторое время он молчал, облизывая кровоточащие губы. Потом глубоко вздохнул и начал приглушенным голосом:
— Ваша светлость, теперь я осознаю, что отрицать свою вину бесполезно. Нападение на Вашу светлость было, конечно, глупой и злой выходкой, за которую я приношу свои извинения. Дело в том, что в последнее время меня сильно раздражали судебные преследования. Когда прошлой ночью я услышал голоса, доносившиеся с территории храма, то пошел посмотреть, в чем дело. Увидев, что Ваша светлость стоит со своими помощниками под колоколом, я поддался искушению проучить вас и вышиб каменную подпорку. Потом я кинулся в особняк, чтобы послать своего управляющего и слуг выручить вас. Я еще тогда решил извиниться перед вами и сказать, что принял вас за грабителей. Но, добежав до железной двери, соединяющей храм с домом, я с ужасом обнаружил, что она захлопнута. Боясь, как бы вы не задохнулись под колоколом, я рванулся к главным воротам храма, чтобы вернуться в особняк через улицу. Но на наружной лестнице меня сбил с ног этот головорез. Придя в себя, я со всех ног побежал домой. Там я приказал управляющему немедленно вызволить Вашу светлость. Сам же я на минуту задержался, чтобы положить мазь на рану на голове. Когда же в моей спальне появились вы в… несколько непривычном виде, я принял вас за очередного бандита, пытающегося угрожать мне. Вот и вся правда… Повторяю, что глубоко сожалею о той мальчишеской выходке, которая могла бы кончиться страшной трагедией. Я с радостью приму наказание, которое предписывает закон.
— Что ж, — безразличным тоном заключил судья, — я рад, что ты наконец признался.
Старший писец начал читать вслух признание Линь Фаня. Судья Ди, казалось, утратил всякий интерес к происходящему. Он откинулся на спинку стула и лениво поглаживал бакенбарды. Когда писец закончил чтение, судья для проформы задал вопрос:
— Ты подтверждаешь, что твое признание изложено верно?
— Подтверждаю! — без колебаний ответил Линь Фань. Начальник стражи передал ему свиток, и он поставил на нем отпечаток пальца.
Вдруг судья резко подался вперед.
— Линь Фань, Линь Фань! — страшным голосом проговорил он. — Много лет ты скрывался от закона, но теперь закон настиг тебя, и ты умрешь! Только что ты подписал себе смертный приговор.
Да, ты знал, что покушение наказывается восемьюдесятью ударами бамбуковых палок, и надеялся подкупить стражей, чтобы эти удары были полегче. А потом, в провинциальном суде, за тебя постояли бы влиятельные друзья, и ты бы отделался большим штрафом.
Так вот, я, вершитель правосудия, заявляю, что ты никогда не предстанешь перед провинциальным судом! Твоя голова, Линь Фань, упадет на месте казни за южными воротами Пуяна!
Линь Фань поднял голову и в недоумении уставился на судью.
— Закон гласит, — продолжал тот, — что государственная измена, убийство родителей и преступления против государства караются высшей мерой наказания в одной из наиболее суровых форм. «Преступления против государства» — запомни эти слова, Линь Фань! Ибо в специальном разделе кодекса говорится, что покушение на должностное лицо при исполнении им служебных обязанностей равносильно преступлению против государства. Я готов без колебаний признать, что остаются сомнения на тот счет, увязывал ли составитель законов эти два пункта в одно целое. Но в данном особом случае я, вершитель правосудия, предпочитаю следовать букве закона. Нет более серьезного обвинения, чем обвинение в государственном преступлении, и доклад о нем