Сочинения в трех томах. Том 2

Симон слушал, не проронив ни слова, по-прежнему закутанный в свой шарф. Но при последних словах горничной он придвинулся ближе к Бельвалю и зашептал:

— Надо опасаться… Опасаться… Нужно, чтобы госпожа Коралия ушла сейчас же. Сейчас… Иначе ей придется плохо…

Капитан вздрогнул, хотел расспросить подробнее, но не успел. За стариком пришел один из агентов и увел его в библиотеку.

Потом допрашивали кухарку, потом горничную. После этого поднялись для допроса наверх к Коралии. В четыре часа прибыл еще один автомобиль. Бельваль видел, как в вестибюль вошли двое мужчин, в которых он узнал министра юстиции и министра внутренних дел. Они оставались в библиотеке с полчаса, потом уехали.

Наконец в пять часов за Бельвалем явился агент и провел его на второй этаж. Постучавшись, он пропустил Патриция в комнату и закрыл за ним дверь.

Капитан вошел в большую комнату, род будуара, где горел яркий огонь и сидели двое людей: Коралия, к которой он тотчас же подошел поздороваться, и господин, с которым он разговаривал раньше и который, очевидно, вел допрос. Это был человек лет пятидесяти, плотный, с открытым лицом и умными глазами.

— По всей вероятности, господин следователь? — осведомился капитан.

— Нет, — ответил тот. — Демальон, судья, посланный специальным делегатом, чтобы прояснить это темное дело. Но расследовать тут кажется нечего… А? Как вы думаете?

Бельваль посмотрел на Коралию, не спускавшую с него глаз.

— Когда мы объяснимся с вами, капитан, — продолжал судья, — я уверен, что мы окажемся одного с вами мнения, как уже было с этой дамой…

— Я не сомневаюсь в этом, — подтвердил Бельваль. — Но боюсь, что все-таки многое останется неясным…

— Мы постараемся общими усилиями все прояснить, — воскликнул судья. — Ну, а теперь расскажите мне, что вы знаете…

Патриций на мгновение задумался.

— Не скрою от вас мое недоумение… Я, право, даже не знаю, что сказать… Мне известны некоторые факты, но подтвердить их никто не может, а будут ли они без этого иметь цену? Не лучше было бы потом доставить вам мои показания, засвидетельствованные моей подписью?

— Это мы оставим на потом, капитан… Теперь мы просто будем разговаривать, да и к тому же госпожа Эссарец, кажется, уже рассказала мне то, о чем вы не хотите сказать.

Капитан медлил с ответом. Ему казалось, что между Коралией и судьей заключено нечто вроде тайного соглашения, и что он является для них нежелательным свидетелем, который вмешивается, куда его не просят, и всюду только мешает… Поэтому Патриций решил быть настороже и подождать, пока выскажется его собеседник.

— Да… В самом деле, эта дама может сказать вам почти то же, что и я, — начал он. — Вероятно, она уже посвятила вас в то, что произошло позавчера в ресторане?

— Да, как же…

— И про попытку увезти ее?

— Да.

— И про убийство?

— Да, и про это.

— И конечно, про попытку шантажа, имевшую место сегодня ночью, и про смерть полковника Факи, и про то, как ее супруг отдал четыре миллиона франков и потом говорил по телефону с неким Грегуаром, и, наконец, про то, чем ей грозил ее муж?

— Да, капитан, я знаю это и даже больше.

— Но тогда действительно мои показания не нужны, вы и без них можете сделать свои выводы.

И осторожно добавил, избегая вопросов:

— Могу ли я спросить, к какому заключению вы пришли?

— Пока я ничего не могу сказать, капитан… По-видимому, придется держаться версии, которую изложил господин Эссарец в своем письме к жене — мы нашли его неоконченным на камине. Письмо я прочел вслух по просьбе госпожи Эссарец, и она же просила передать его содержание вам. Вот оно:

«Сегодня, 4-го апреля в полдень.

Коралия!

Я жалею, что вчера ты не поняла причин, заставляющих меня уехать, и поэтому пришла к ошибочным заключениям. Единственная причина моего отъезда — это ненависть, которая меня окружает и которой вчера ты была свидетельницей… Против врагов, не останавливающихся ни перед каким насилием, остается одна защита — бегство. Я уезжаю, Коралия, но помни, что ты должна ко мне присоединиться по первому моему зову. Если ты не уедешь из Парижа, ничто не защитит тебя от вполне законного гнева, ничто, даже сама смерть! Я принял все меры к тому, чтобы в этом случае…»

— Письмо на этом прерывается, — пояснил Демальон, передавая его Коралии. — Оно было написано незадолго до кончины Эссарца: при падении он задел маленькие часики на камине, которые остановились на двадцати минутах первого. Я предполагаю, что он почувствовал себя нехорошо, захотел встать, но голова закружилась… К несчастью, рядом был горевший камин, и он упал головой на его решетку. При падении он расшиб голову, а затем огонь сделал свое страшное дело… Вы видели?

Бельваль, крайне изумленный, слушал.

— Значит, по-вашему мнению, — спросил он, — Эссарец умер случайной смертью и вовсе не был жертвой преступления?

— Преступления? То есть был убит, вы думаете? Нет, на это ровно ничего не указывает…

— Однако…