Сочинитель, жантийом и франт. Что он делал. Кем хотел быть. Каким он был среди друзей

Не помню, как назывался спецкурс. Его можно было назвать культурологией Вьетнама, потому что предметом была далеко не только литература.

В аудиторию, где сидели семеро студентов, вошел невысокий брюнет с длинными, как у художника, волосами. Его отличала по-интеллигентски ненавязчивая манера доводить информацию и собственные мысли.

В рассуждениях о вьетнамских литературных источниках он вдруг проводил сравнения с португальскими хрониками, рассказывал одесскую байку, а потом совершал экскурс в древнегреческую мифологию и возвращался во Вьетнам к эротической поэзии Хо Суан Хыонг…

В то время Мариан Николаевич Ткачёв, московский интеллигент и знаток вьетнамской литературы, подобно Деопику, изучал предмет профессии издалека. Как астрономы изучают далекие галактики. Возможности поездок во Вьетнам у него были чуть выше нуля, во всяком случае несравнимо меньше, чем у правдиста.

Это сейчас – купил билет, и лети себе хоть во Вьетнам, хоть в Таиланд. А в то историческое время… Не к ночи будет помянуто.

Тот же Деопик, читая лекцию о раскопках древневьетнамского поселения на горе До, мог рекомендовать нам единственным пособием книжку куда менее известного в профессиональном кругу академического СМС (тогда это расшифровывалось как «старший научный сотрудник»). Когда решался вопрос о командировке на раскопки, у члена райкома имярек было гораздо больше шансов, чем у беспартийного Деопика, родившегося к тому же со странной фамилией.

В том же положении был Ткачёв. Он познавал Вьетнам по книжкам и общаясь с вьетнамскими писателями, некоторые из которых стали его друзьями. Вряд ли у кого еще были такие широкие и тесные связи в культурной среде этой страны. Иностранной комиссии Союза писателей СССР выделялись неплохие деньги на приглашение в Москву литераторов из героического Вьетнама.

Казалось, о Вьетнаме советские люди знали больше, чем о любой другой зарубежной стране. Он был для них гораздо больше, чем просто страна: символ непобедимости социализма, антиамериканское знамя, объект официальной дружбы. Кладезь для пропаганды. Звонко, пафосно, кондово. Трафареты, шаблоны… Страшно вспомнить, сколько политической макулатуры издано тогда о Вьетнаме. Благодатная золотая жила для графоманов и карьеристов.

Ткачев рассказывал о другом Вьетнаме, который существовал параллельно пропагандистскому образу. Сочные спецкурсы по литературе, которые он вел попеременно с Николаем Ивановичем Никулиным, составили азы наших познаний о культуре и менталитете вьетнамцев. Курсовую я писал не по репортажам в «Правде», а по «Сказкам и легендам Вьетнама» в ткачёвском переводе.

В 72-м меня взяли на работу в ТАСС. Не по распределению, а из аспирантуры по рекомендации одного из бывших учеников Ткачева. Этот бывший ученик после недолгой журналистской карьеры во Вьетнаме поднялся до Старой площади и имел влияние. Но, как оказалось, не настолько сильное, чтобы продвинуть Ткачёва.

Да, да! Скоро я узнал, что до меня на место корреспондента в Ханое он рекомендовал Ткачёва и Мариан Николаевич даже приходил на собеседование в кадры на Тверской бульвар. Сам Ткачёв мне об этом никогда не рассказывал. Стеснялся, что ли…

Начальник кадров, потомок казаков, розовощекий и энергичный инвалид Отечественной войны, подписывая бумаги о моем приеме на работу и с гордостью вспоминая «своего» человека из ЦК, сокрушался, что, мол, и тот иногда делает глупости.

– Присылал тут какого-то еврея. Чем думал? – возмущался он.

На должность советского журналиста-международника Ткачёв не подошел…

Но уже в начале 80-х поездки во Вьетнам, Лаос и Камбоджу по линии Союза писателей перестали быть чем-то из области мечты, и Ткачёв не раз был у меня в гостях в Ханое.

В старый колониальный особняк на улице Као Ба Куат, где в моем ведении было отделение ТАСС во Вьетнаме, на рюмку чая с внешпосылторговскими деликатесами наведывались вьетнамские писатели, в том числе те, кого ныне на родине называют классиками. Приходить туда было не так официально, как в посольство СССР. Бывало и без звонка…

Рождество перед камином, в котором белесо дымили не очень сухие поленья тропических пород, запомнилось хотя бы потому что погода выдалась не по сезону теплой, пришлось распахнуть стеклянные двери на балкон. Были слышны далекий колокольный звон с собора Св. Иосифа и цоканье гекконов во дворе.

По случаю приезда Ткачёва и Никулина в гости пришел классик Нгуен Туан, по-вьетнамски маленький и щуплый, с длинными седыми волосами вокруг широкой лысины, ироничной улыбкой и тлеющей писательской трубкой.

Заполночь разговор зашел о творческой профессии и непростом положении писателя в государственных координатах. Туан вспомнил случай из своей молодости, когда его за какую-то вольность забрали в полицию. Начальник участка, француз, вел допрос, а нижний чин, вьетнамец, записывал.

«Профессия? – Литератор. – Как? – Литератор. – Пиши: лицо без определенных занятий».

Ткачёв заметил, что в этом смысле колониальный Индокитай не одинок, и как бы невзначай перевел разговор на поэзию Иосифа Бродского.