– А ты ее спросить не хочешь, согласна ли она бежать? – возразил Ит. – Мы с тобой вообще не знаем, чего она хочет, и хочет ли вообще. Знаешь, что самое печальное?
– И что же? – Скрипач с интересом повернулся к Иту.
– Да то, что она ничего не понимает! Ни то, какую опасность она представляет для нас, ни то, что за бомба находится у нее в голове и дома, в этих самых шкафах, ни то, что она самим фактом своего существования полностью перечеркнула всё то, над чем мы работали большую часть жизни! Она не понимает этого, рыжий, а мы даже не можем ей ничего толком объяснить.
– Вообще да, действительно, – кивнул Скрипач. – Нет, что-то она определенно понимает, вот только то, что ей доступно, оно… как бы так сказать… оно не имеет отношения к тому, о чем говорил сейчас ты.
– Вот именно, – припечатал Ит. – Именно что не имеет. В общем, подводя неутешительный итог: продолжаем работать, как работали, тянем время, и пытаемся вызнать у нее по максимуму. А потом – по обстоятельствам. Как получится.
– Ну да, ничего другого все равно не остается. Эй, ты слышишь? – Скрипач нахмурился. – Она там что, опять плачет?
Ит прислушался. Точно, рыжий прав.
– Интересно, по какому поводу, – проворчал он. – Хотя поводов у нее предостаточно.
– Не ерничай, – скривился Скрипач. – Пойду, поговорю. А то у тебя, кажется, настроение такое, что лучше дома остаться.
– И то верно, – вздохнул Ит. Снова лег на диван, подпихнул под голову подушку. – Настроение у меня действительно ни к черту.
***
Звонить рыжий не стал – замок на двери в соседскую квартиру для него препятствием не являлся, а трезвонить и беспокоить соседей в его планы не входило. Он тихо закрыл за собой дверь, и очутился в темном коридоре. Из дальней комнаты, дверь в которую была чуть приоткрыта, пробивалась слабая полоска света, значит, Эри находилась именно там.
И точно. Когда Скрипач вошел в комнату, он увидел, что заплаканная Эри сидит на кровати, прижимая к груди какую-то тетрадку в синей потрепанной обложке.
– Ты чего ревешь? – с упреком спросил Скрипач.
– Ты как сюда вошел? – испуганно спросила Эри.
– Пешком. Через дверь, – констатировал очевидное Скрипач. – Эри, что случилось? Почему опять глаза на мокром месте?
Эри всхлипнула, подняла взгляд – на лице ее было виноватое, пристыженное выражение.
– Я не думала, что вы услышите, – проговорила она тихо. – Я больше так не буду.
– Будешь или нет – это дело десятое, – возразил Скрипач. – Сейчас-то чего? Что случилось?
– Ничего не случилось, просто… просто вы… вы так со мной возитесь, и еще Ит сказал, что вы чувствуете себя виноватыми… но на самом-то деле… на самом деле всё не так, – она снова заплакала. – Я не хорошая, рыжий. Я совсем даже не хорошая, я та еще тварь, если честно, и я…
– Чего – «я»? В чем ты таком нехорошая? Убила кого-нибудь, что ли? Обманула? Обворовала? В чем нехорошесть заключается?
Эри отвернулась.
– Ну? – настойчиво спросил Скрипач.
– Я плохая, – упрямо повторила она. – Я… недостойна, чтобы ко мне так относились… лечили, помогали, защищали…
– Почему?
– Ну, потому что… потому что я ничего хорошего в жизни не сделала, ничего не создала, не… не… помогла никому…
– Слушай, а ты много людей знаешь, которые создали или помогли? – вкрадчиво поинтересовался Скрипач, присаживаясь рядом с Эри на кровать. – Из твоих знакомых многие могут похвастаться этим?
– Немногие, наверно. Но… они хотя бы честно жили, а я… Рыжий, я же врала. Я столько врала…
– А нам врала? – с интересом спросил Скрипач.
– Вам нет, – она покачала головой. – Вам-то зачем… другим врала, и ужасно много… до сих пор вспоминать стыдно.
– И про что же ты врала? – Скрипач вытащил из кармана ленту налобника. – Ты говори, говори. Я хочу схему посмотреть.
– С лекарствами?
– Угу. Так кому ты врала-то?
– Всем. Учителям, маме, одноклассникам… вот видишь, тетрадка?
Скрипач покивал. Ну да, тетрадка и тетрадка, самая обычная, в клеточку. Сколько он таких тетрадок перепроверял, когда девчонки учились в школе – страшно представить. Дашины тетради, следует признать, были всегда в образцовом порядке – ну, тут понятно, у трех таких педантов, как Берта, Фэб, и Ит ребенок другим получиться и не мог. Зато Верины тетради были с большим вкусом разрисованы в самых неожиданных местах – причина многолетних скандалов с классной руководительницей юной художницы… сейчас, правда, подавшейся в совершенно другую область.
– Она наполовину пустая, – объяснила Эри. – Потому что я не училась ни черта.
– Ну, правильно, – рыжий вывел визуал. – Если не учиться, она и получится пустая. И что с того?
– Можно я потом расскажу? – кажется, Эри смутилась.
– Мне кажется, что это у тебя рефрен такой получается, – заметил Скрипач. – «Потом расскажу». Про одно потом расскажу, про другое… Так, вот только не надо глаза опять того, опухнешь же к чертовой матери к утру, а нам на точку ехать надо. Эри, кому говорю, прекрати рыдать! Ну сколько можно?
– Мне стыдно, – призналась она. – Стыдно, что я… вот такая…
– Какая – такая? – уточнил Скрипач.