Содержанка

Охранник, выругавшись, поднялся на ноги. Алексей достал пачку сигарет, вытряхнул две штуки, подкурил обе и протянул одну Бабицкому. Когда охранник затянулся, с его лица на сигарету упала капля крови.

— Пошли вы! — бросил Бабицкий, наполнив легкие дымом. — Пошли вы все! Завтра я уезжаю из этой холодной дыры.

— Куда поедешь?

— А тебе какое дело?

— Никакого.

— Меня переводят в Москву. — Его разбитые губы растянулись в усмешке. — Так что имел я и вас, и вопросы ваши.

Алексей отвернулся. Он узнал все, что было нужно. Теперь у него было имя. С этого он и начнет. Но уже без чертова казака.

12

Лида лежала на кровати и думала о договоре, который она заключила с Алексеем. Она обещала не выходить из своего номера, если он сегодня вечером возьмет с собой Попкова, но одержит ли он слово? Внутри нее все клокотало от волнения, веки словно горели изнутри. В этом-то и загвоздка: когда договариваешься о чем-то с людьми, никогда не знаешь, можно ли на них положиться. Лида смотрела в потолок, на, сырое пятно, которое постепенно приобрело форму жирафа. Наверное, наверху протекали трубы. Такие же ненадежные, как болтливые языки.

Ты прекрасно говоришь по-русски. Эти слова Елены напомнили ей, как она когда-то сказала почти то же самое Чану. «Ты прекрасно говоришь по-английски», — негромко произнесла она, вспоминая. Тогда было лето, в тот день небо над Китаем казалось громадным — необъятное переливчато-синее шелковое покрывало у них над головами. Лида улыбнулась и отпустила свои мысли, которые рвались к этому воспоминанию так же безудержно, как пчела летит на сладкий, манящий аромат цветущей орхидеи. Она не стала противиться или сдерживать себя. Не в этот раз. День за днем здесь, в этом заснеженном краю она боролась за будущее, но этим вечером Лида позволила себе пьянящее удовольствие вернуться в прошлое.

Чан Аньло вывел ее по размытой тропе к бухте Ящерицы, как называли небольшой залив к востоку от Цзюньчоу, там, где река впадает в море. Рассветное солнце лениво нежилось на воде, росшие на берегу березы бросали пестрые тени на серые плоские камни.

«Для меня большая честь, что ты считаешь мой английский приемлемым», — вежливо ответил Чан.

Ее сердце готово было вырваться из груди. Придя сюда сама с едва знакомым молодым человеком, да еще китайцем и, более того, коммунистом, она многим рисковала. Ее мать, узнай она, куда собирается дочь, наверное, привязала бы ее к кровати. Но к тому времени их жизни, его и ее, уже переплелись непостижимым образом. Она чувствовала, как малюсенькие крючки, острые, как маленькие стрелы, впиваются в самые нежные, самые чувствительные части ее тела, в живот, в худые белые бедра. И с каждым ударом сердца как будто кто-то дергал за эти невидимые крючки. Его неподвижность была такой же грациозной, как и его движения. Он был в блузе с вырезом в форме буквы V и просторных брюках. На ногах — ужасные ботинки. Когда он встретил ее на выходе из английской церкви, она поздоровалась с ним очень официально — сложила перед собой ладони и поклонилась, не поднимая глаз.

— Я хочу поблагодарить тебя. Ты спас меня в том переулке, и я тебе очень признательна. Спасибо.

Он не пошевелился. Ни один мускул не дрогнул у него на лице и на всем теле. Но что-то переменилось у него внутри. Точно открылось какое-то место, которое до этого оставалось закрытым. Исходившее от него тепло удивило ее.

— Нет, — сказал он, внимательно глядя на нее. — Ты не должна быть мне признательна. — Он подошел к ней на шаг и остановился так близко, что она смогла рассмотреть фиолетовые точки в его черных глазах. — Торговцы людьми перерезали бы тебе горло, когда ты стала бы им не нужна. Так что мне теперь принадлежит твоя жизнь.

— Моя жизнь не принадлежит никому, кроме меня.

— А я обязан тебе своей жизнью. Если бы не ты, меня бы уже не было. Пуля этого иностранного полицейского дьявола попала бы мне в голову, и я бы уже был с моими предками, если бы ты не вы- шла из темноты и не остановила его. — Он очень низко поклонился. — Моя жизнь принадлежит тебе.

— Значит, мы квиты. — Она неуверенно рассмеялась, не совсем понимая, насколько это серьезно для него. — Жизнь за жизнь.

Отойдя от нее, он присел на корточки на поросшем травой пятачке у самой воды. Может быть, он не хочет испугать ее? Или она для него просто еще один фаньцуй, иностранный дьявол, рядом с которым ему невыносимо находиться? Спрятав лицо под широкой соломенной шляпой, она села на огромный плоский камень, вытянула ноги и подставила под солнце голые лодыжки. Помятая шляпа и старенькое платье смущали ее. Наблюдая за небольшой коричневой птицей, которая пыталась достать сочную личинку из упавшей ветки, она надеялась, что Чан Аньло не станет рассматривать ее.

— В Пекине у меня много лет был учитель английского, — заговорил он. — Он хорошо меня учил.