Софья Толстая

Муж тем временем публично, без стеснения и утайки, рассказывал всему миру о своих страстях, выворачивая себя наизнанку. Он сравнивал себя с кроликом, который притянут к боа, а сам он притянут к службе дьяволу. Держа своего грудного малыша, Софья размышляла о человеческом несовершенстве, а когда слышала призывы мужа к абсолютному целомудрию, не могла удержаться от смеха. Хорошо призывать к целомудрию, воздержанию, при этом не воздерживаясь самому. Маленький Ванечка лишний раз напоминал об этом. Глядя на своего младенца, она еще больше убеждалась в том, как чиста и прекрасна любовь к маленьким детям. А что же муж? Он вел себя неровно, и из‑за этого Софья не находила себе места, постоянно возмущалась тем дурным, что видела в его глазах, когда он смотрел на нее с вожделением, а потом рыдал от страсти и целовал ей грудь. Ей было обидно, что она, живая, умная, привлекательная женщина, превращалась в вещь, невольно служа его соблазнам.

Читая дневники мужа, Софья не раз наталкивалась на его нелестные отзывы о женщине, которая для него всегда была самкой, добычей. К женщинам, уверял он, нужно относиться снисходительно, они не способны понять мужчин. Что ж получается: если бы не спальня и половая связь, то им и говорить было бы не о чем? А муж отмахивался, уверяя, что познавал женщину по своей жене, а потом уже и по дочерям. В общем, «Крейцерова соната» занимала Лёвочку сильно и всецело, включая и женофобские его настроения.

Софья хорошо знала истинную цену всем фарисейским заверениям мужа. Он выдавал себя за целомудренного аскета в своих сочинениях, а в реальной супружеской жизни его обуревали страстные чувства, борьба с собственной гиперсексуальностью. Только она одна знала подлинную цену его показной святости, так похожей на ханжество. Софья была знакома с двумя Толстыми — одним мифологическим, а другим реальным, которого она наблюдала в спальне. Теперь первый Толстой путешествовал с Колечкой Ге и небрежно давал ей советы, например, «свесить Ивана», постоянно следить за его кормлением, прикармливать ребенка, если ему не будет хватать молока. Он непременно делал оговорки, что решать подобные вопросы надо исключительно ей, а никому другому. А Софье было не до его советов, она думала совсем о другом, чтобы он выслал ей карету, в которой она могла бы приехать на лето в Ясную Поляну и отдохнуть от забот. Хотя она представляла себе усадьбу в мрачных тонах: разгромленную бесконечными «темными» визитерами мужа (имеются в виду единомышленники Jl. Н. Толстого. — Н. Н.), грязную от этих посещений. Софья просила, чтобы муж привел дом в порядок к ее приезду, придал ему соответствующий благообразный вид.

Тем временем она взялась за переписывание новой повести мужа и сразу окунулась в страшную пучину, как это уже однажды случилось с ней, когда он попросил ее прочесть свой дневник. Перелистав рукопись, Софья ужаснулась дикому разврату, описанному там. Тогда она снова потянулась к дневнику мужа, словно к запретному плоду, и поняла: ее прошлая рана по — прежнему кровоточила. Она удивилась тому, какая крепкая нить связывала Лёвочкин дневник с «Крейцеровой сонатой».

Когда Софья уставала, ей на помощь в переписывании «Крейцеровой сонаты» приходила дочь Таня. Но муж хотел, чтобы эта повесть досталась только «прекрасным рукам» жены. Сам он в это время наслаждался звуками «Крейцеровой сонаты» в исполнении скрипача и детского учителя Лясотгы и сына Сергея, аккомпанирующего ему за роялем. Слушая музыку, Лёвочка приходил в экстаз, не раз восклицая: «Что хочет от меня эта музыка?!» Он был убежден, что музыка аморальна, потому что она «стенограмма чувств», под воздействием музыки можно сотворить что‑то очень неладное. Муж наслаждался только «порогом любви», то есть целомудрием, неиспорченным чувственными соблазнами. Находясь в этом крайне пуританском состоянии, которое, как считал Лёвочка, доступно лишь «гадкому старику», он бодро взялся за перо, чтобы написать художественный манифест о половом воздержании, назвав его «Крейцеровой сонатой». Таким способом муж хотел приблизиться к Богу, а в реальности бежал от жены и семьи. Все их ссоры, размолвки возникали из‑за желания физической близости со стороны мужа. Ведь Софья была излюбленной подругой его ночей, которая безошибочно знала, что если он с ней особенно ласков, то нужно пойти навстречу его желаниям. А потом приходили рекомендации ее врачей, не допускавших возможность их супружеской близости из‑за опасности новой беременности. Муж же настаивал на своем и не доверял врачам.