София, Анна, Мара...

      Андрей, надо сказать, выглядел постоянно озабоченным. Он даже внешне изменился. Вся его холодность и равнодушие исчезли, уступив место растерянности и беззащитности, словно с ним или с кем-то из его близких произошло несчастье. Внешний лоск сошёл, и таинственность тоже. Мужчина похудел, можно сказать, что и постарел как бы сразу на несколько лет. Месяцы шли чередой, нанизывались один за другим на нитку жизни. Ничего не менялось в жизни Анны. Не происходило до тех пор, пока Андрей не привёз в клинику родную сестру Софию. Сказать, что окружающие были в недоумении – не сказать ничего. Весь персонал был в шоке. Как ему удалось в течение почти девяти месяцев совмещать работу и уход за человеком, впавшим в летаргический сон? Да ещё болезнь отягощалась беременностью. Почему он не обратился за помощью к специалистам? Конечно, Андрей – непревзойдённый знаток в области акушерства и гинекологии, но летаргия! Одно только звучание слова вызывает мистический трепет. « Какой ужас – заснуть и проснуться, например, через двадцать пять лет. Уже и дети твои вырастут и родители глубокими стариками станут, а ты всё такой же. А если вообще не проснёшься никогда? И что они там чувствуют, интересно, в этом бесконечном сне. Может,  блуждают по лабиринту из сновидений, слышат наши голоса, а выход найти не могут. И кричат нам, кричат, только мы не слышим их. Словно в радиоприёмнике волны разные». – Думала Анна, ошарашенная новостью. «Хорошо, что я ещё с любовью к нему не полезла. До любви ли ему? Бедный Андрей. Позволил бы ты мне быть рядом, чтобы помочь разделить твои горести. Ведь не справиться мужчине одному с ребёнком маленьким и лежачей больной. А я люблю тебя, и готова на всё, лишь бы тебе легче стало».

      Когда Софию, сестру её ненаглядного Андрея привезли в реанимацию после кесарева сечения, Анна даже на секунду боялась отойти от кровати женщины. Ну, женщины – это, конечно, с натяжкой сказано. Скорее девчонки, совсем молоденькой, хотя состояние, в котором она пребывала уже долгие месяцы, наложило печальный отпечаток на её внешность. Лицо словно потеряло краски, румянец исчез. А широко открытые глаза, которые когда-то были небесно-голубыми, будто выцвели, стали тусклыми и мутными. Анюта ловила каждый звук её дыхания, и неожиданно поняла, что София смотрит прямо на неё, видит её. От изумления Анна замерла. София зашевелилась, губы её дрогнули. Она пыталась заговорить. Анна присутствовала при чуде! «Девять месяцев человек провёл в летаргическом сне и проснулся в полном разуме! И со всеми физиологическими рефлексами! Надо срочно бежать, рассказать Андрею! Как он будет счастлив! Он, по-моему, не ушёл ещё, а всё в детском отделении с племянницей». – Судорожные мысли бились в голове Анюты, обгоняя одна другую. Она зачастила, низко наклонившись к Софии: «Всё хорошо, всё теперь очень хорошо. Вы пока спокойненько полежите, а я за Андреем сбегаю. Он здесь в больнице с Вашей доченькой в детском отделении сидит. Она у Вас такая красавица, говорят, родилась, прямо ни в сказке сказать, ни пером описать. Вы только не волнуйтесь, тихонечко полежите, хорошо? А я сейчас». Анна сорвалась с места и бросилась в детское отделение за Андреем. Если бы она оглянулась на Софию тогда, может, увидела бы  ужас на её лице от осознания случившегося? Может она бы осталась с ней рядом и моя сестра не умерла? Может – да, а может – нет. Короче, дальше было то, о чём я уже рассказал вам, читатель.

      София умерла. 

Часть третья. Мара 1

Мара (др. англ. mare-кобыла) в скандинавской мифологии демон, садящийся по ночам на грудь и вызывающий дурные сны, сопровождающиеся удушением под весом демона, отчего сами дурные сны начали носить имя кошмара. Греки знали этого демона под именем эфиальта, а римляне – под именем инкубона. У славян эту роль играет кикимора (родств. слово). Считается, что Мара мучает не только людей, но и домашнюю скотину, например коней, овец. В славянской мифологии – богиня смерти, так же способная насылать болезни и кошмары. (Википедия).

1.

      Мы с Анной забрали из клиники дитя, рождённое Софией, на четвёртые сутки. Горе ненадолго заглушило мою болезненную тягу к ребёнку. Но, как только сестру приняла земля, весь мой мир сосредоточился на чудесной крохе. Кем я был для неё - дядей, отцом? Неизвестность пугала меня. Но ещё сильнее страшил вопрос – позволят ли органы социальной опёки удочерить девочку одинокому молодому мужчине?