София и тайны гарема

Многострадальный тюрбан Мурада снова распустился. Привлеченные ароматом индиго, над ним с жужжанием кружили мухи. Смятые дубовые листья усеяли голубую ткань, и Сафия подумала, что сейчас тюрбан здорово смахивает на рукав какого-нибудь венецианского щеголя.

Усыпавшие землю орехи и желуди снова больно впились ей в спину. Теперь это почему-то раздражало ее, хотя… Перед глазами Сафии вдруг вспыхнуло воспоминание: когда-то долгими зимними вечерами они любили сидеть у жарко пылающего огня, жаря орехи и запивая их вином. Полузакрыв глаза, Сафия унеслась мыслями в прошлое, на мгновение представив себе, что снова вернулась туда. Руки ее скользили в огненно-рыжих волосах Мурада, пальцы бездумно теребили знакомый хохолок на макушке.

«Сейчас не время для моих желаний. Да и где взять подходящие слова, чтобы помочь моему принцу забыть о том, что произошло здесь… Как сказать ему, что следует жить дальше?»

Поколебавшись немного, Сафия задала ему какой-то вопрос, стараясь придать голосу тон безразличия. А дальше молча слушала, что говорит Мурад.

Мурад не сразу решился упомянуть о случившемся. Но по тому, как внезапно дрогнул его голос, Сафия мгновенно догадалась, что сейчас речь пойдет о том же, что преследовало и ее во время этой безумной скачки.

— Та олениха… — нерешительно начал Мурад.

Казалось, он не может продолжать говорить. Заметив, что ее возлюбленный молчит, Сафия мягко кивнула:

— Я видела ее.

— Да. Она была прекрасна.

— У меня едва не остановилось сердце, когда я заметила ее. Хотя я и была далеко.

— Жаль, что тебе не удалось увидеть ее совсем близко. Какие у нее глаза!

— Глаза гурии из рая, — чуть слышно выдохнула Сафия, зарывшись лицом в его волосы.

На мгновение ей показалось, что сейчас Мурад, возбужденный этой поэтической метафорой, примется осыпать поцелуями ее глаза. Приготовившись к этому, Сафия зажмурилась.

Но Мурад неожиданно отстранился, словно ее прикосновение обожгло его, и одним гибким движением вскочил на ноги. Не оглядываясь, он принялся торопливо натягивать на себя одежду. Сафия озадаченно нахмурилась: она не понимала, какая муха его укусила. Казалось, ему неприятно даже смотреть на нее.

Сафия решила, что ей померещилось. Приподнявшись на локте, она протянула к нему руку.

— Я… мне показалось, что где-то поблизости, в кустах, прячется ее детеныш. Наверняка она вернется, чтобы отыскать его…

Она сразу поняла, что говорить об этом не следовало. Мурад дернулся всем телом и как подкошенный упал на усеянную листьями землю — будто она всадила в него стрелу. Тело принца перегнулось пополам, как будто он пытался скрыть от нее невидимую рану. В своих багряно-золотых одеждах он казался живым воплощением осени.

Упираясь ладонями в землю, Сафия подползла к нему. Колючки орехов и острые шипы, прятавшиеся в опавшей земле, больно впивались ей в колени, терзая нежную кожу, и к тому времени как она оказалась рядом с ним, лицо ее побледнело от боли и покрылось испариной. Да, вот что она ощущала сейчас — боль. Боль и еще разочарование. И все же, заставив себя переступить через это, Сафия потянулась к нему, чтобы коснуться рукой плеча своего возлюбленного.

Почувствовав ее прикосновение, принц вздрогнул всем телом, словно от жгучей боли. Он плакал.

Сафия была ошеломлена. Отпрянув в сторону, она терялась в догадках, не понимая, что произошло. Мурад нередко бывал недоволен, часто бранил ее, иной раз злился так, что едва не кидался на нее с кулаками. Но никогда… никогда прежде она не видела его плачущим. Она и вообразить себе не могла, что он может плакать. Сама Сафия плакала всего один раз — когда попала в плен к туркам, да и тогда никто не видел ее слез. Вид мужчины в слезах наполнял ее душу презрением. А уж представить себе, чтобы Мурад…

К горлу подкатила тошнота. Сафия с трудом пыталась справиться с овладевшим ею отвращением. Ей хотелось ударить его, бросить ему в лицо обидные слова, побольнее оскорбить его мужскую гордость… пристыдить, наконец. Но она не могла. Может быть, причина его слез убитая им лошадь… или живая олениха? А может… может, причина кроется еще глубже, в Ниобе, обреченной, став камнем, вечно лить слезы по своим погибшим детям? Сафия могла только молча смотреть на него, ощущая, что какое-то чувство, похожее на благоговение, волной поднимается в ее душе. Тихонько подобравшись к нему поближе, она обняла его трепещущее, содрогающееся от рыданий и муки тело и начала баюкать его, словно он снова стал ребенком.

Пылкость, чуть ли не ярость, с которой Мурад в ответ прижал ее к груди, почти испугала Сафию. Но она ничем не выдала себя. Никогда она не признается, даже самой себе, что кому-то, тем более Мураду, удалось напугать ее. Вскоре ткань на плече Сафии промокла и стала горячей, точно припарка.

— Как легко отобрать жизнь, — пробормотал наконец Мурад, когда почувствовал, что немного успокоился. Но голос его вновь предательски дрогнул, и он добавил: — Так легко! И как непросто ее дать!