София Палеолог. Первый кинороман о первой русской царице

Дьяк Курицын даже порадовался, что не стал государя обнадеживать, словно чувствовал, попридержал благие вести, сообщал только о том, что псковичи хорошо приняли да в Новгороде тоже не обижают.

Мамырев вдруг написал, что царевна из хитрости решила сделать вид, что в православную веру вернулась, в какой крещена в детстве была. Мало того, она в Новгороде с боярами встречалась, особливо с Марфой Борецкой, матерью казненного Иваном Васильевичем Дмитрия Борецкого! И никого из москвичей на ту встречу не позвали, только царевна, ее легат Бонумбре и толмач ганзейский.

А ведь доброхоты новгородские дьяку Курицыну доносили, что Марфа Борецкая своих черных мыслей уйти в Литву не оставила, с князем литовским Казимиром связи не потеряла, только затаилась до времени. В том, что посадница казни своего старшего сына Москве не простит, никто не сомневался, но что продолжит с Казимиром договариваться предательски, да еще и невесту государеву к себе привлечет!..

Курицын понимал тревогу Мамырева (знал, кого посылать, Василий Саввич стоил самого Курицына), латинянка, да еще и связанная с предателями Новгорода, в опочивальне государя – это змея за пазухой. И что ловко пыталась самого дьяка обмануть, а в голове предательство держит, тоже плохо.

Все было плохо, но и отказаться от свадьбы никак нельзя, Иван Фрязин от имени государя перед алтарем поклялся, что возьмет ее Иван в жены.

Итак, в Москву ехала змея подколодная с большой свитой, чтобы стать государыней. Что-то будет…

Дьяк Курицын вздохнул: Василий Саввич прав, государю надо все заранее высказать, чтобы знал, какую гадюку на груди пригреет. А вот вдовой великой княгине решил не говорить, Мария Ярославна расстроится. Изменить уже ничего нельзя, так лучше пусть пока не знает, потом, позже все объяснят.

Иван Васильевич сразу понял, что что-то случилось, если уж дьяк Курицын так хмур. Понял и то, что разговор не для чужих ушей, сделал знак дворецкому, чтобы оставил их одних.

– А теперь говори, не тяни.

Федор Курицын только руками развел, что он еще мог? Все рассказал, ручаясь за дьяка Мамырева, тот лгать не станет. Иван Васильевич слушал молча, потом кивнул:

– Добра не ждал от сей женитьбы, но и беды большой тоже. Значит, вот как расценили в Риме мое согласие взять за себя цареградскую царевну? Плохо в своем доме змею подколодную иметь, но теперь уже деваться некуда, назвался груздем – полезай в кузов. Только я зажарить себя не дам. Женюсь, куда же теперь? Но далее терема нос сунуть не позволю, с Новгородом разберемся, всю ее свору, коли будут под ногами путаться, вон вышвырну, только пятки засверкают. Братья Траханиоты мне понравились, жаль, что они заодно с папой. Спасибо, что предупредил. Еще поговорим, а епископа этого римского сразу после свадьбы попросим вернуться к папе.

– Тут еще одно дело, государь. Мамырев пишет, что легат сей Бонумбре все норовит перед каждым селением вперед выйти в своем красном облачении и с большим крестом латинским. Несет, мол, сей крыж с гордостью и им всех осеняет. Люди встречные шарахаются и крестятся с испугу.

– Я не испугаюсь, – усмехнулся Иван Васильевич.

– Ты нет, а вот митрополит уже испугался. Сказал, что ежели этот легат в одни ворота Москвы со своим крыжем войдет, то сам митрополит в сей же час из других навсегда выйдет.

– Так и сказал? – расхохотался Иван.

– Так и сказал!

– Ай молодец митрополит. Задело, знать, за живое. Ну что, Федор Иванович, не допустим, чтобы митрополит Москву покинул? Придумай что-то с легатом этим. Передай ему, что я повелел наши обряды блюсти, пусть крыж свой подальше спрячет, либо в Новгород возвращается. Когда они в Москве будут?

– Через два-три дня. Можно венчание назначать, ежели ты не передумал, государь.

Иван Васильевич сокрушенно вздохнул:

– Я же не холоп, мое слово твердое, обещал – значит, женюсь.

Курицын хмыкнул, явно придумав что-то забавное. Иван потребовал сказать.

– А обещал за тебя небось Фрязин? Он обещальщик известный, ему ничего не стоит наврать с три короба. Может, пусть он и отвечает?

Они посмеялись немного, но смех был невеселый, сознавать, что неприятности из-за приезда цареградской царевны уже совсем близко, было тяжело.

– Все же не жалею, что согласился. Пользы больше будет, чем вреда. А с легатами или латинянами, что приедут, справимся. Перезимуют, носы да то, что в портах, отморозят, а там, глядишь, и сами удерут. Купцы да послы сказывают, у них и портов-то толковых нет, так, видимость одна. Зато цвета разного, словно у скоморохов.

Еще посмеялись шутке государя, потом разговор зашел о московских делах. Все же невеста невестой, а жизнь на Москве не остановилась.

Почти сразу после Новгорода им встретился посланник великого князя с новыми дарами. Привез он… шубы. Самую богатую – парча на соболях – царевне, попроще Фрязину, легату, князю Константину и посланнику братьев Палеолог Дмитрию Ралю. Сказал, что еще везут, да только он поторопился, но и второй обоз скоро будет. А еще большой ларец с золотыми и серебряными вещицами, щедро украшенными самоцветами. Не скуп великий князь Иван Васильевич…