София Палеолог

Говорил о том, что не ждал любви в этом браке, ведь женился по расчету, не на деньгах, но на крови, на имени. Когда соглашался сватать, рассказывали о византийской царевне как о скромной сиротке, которая из милости живет у богатого папы римского. Казалось, приедет настрадавшаяся девушка, сердцем в Москве отогреется, будет помощницей Марии Ярославне, но явилась заносчивая латинянка, пусть и крестившаяся заново. В Новгороде сразу же с Борецкими связалась, сначала подумал, что от незнания, но она и в Москве продолжила вмешиваться не в свои дела. Что ни день, то куда-то нос сунет — то ей не так, это не этак.

Привезла с собой толпу распутных языкастых баб, вызывающих одни нарекания, стала свои порядки заводить, не спрашивая о тутошних. Не знает, что со своим уставом в чужой монастырь не ходят? Так ведь подсказывали — не слушает же!

— С митрополитом и без того каждый день сталкиваюсь, так еще жена помогала. Для своего приданого отдельное место вытребовала, словно для того привезла, чтобы обратно увезти.

— А ты и не против? — прищурила глаза Анна.

— Чтобы увезла? Не против, сам бы столько же дал, чтобы только избавила от своих глупостей. Не до нее, Аннушка. Сама ведаешь, сколько дел и забот у князя, особенно такого, как я, у которого кроме ордынцев, Казимира и новгородцев еще и собственные братья норовят если не нож в спину всадить, так подножку подставить, чтобы на лестнице свалился и шею свернул. Ты нашу семью знаешь, кабы не мать, давно в горло друг другу вцепились. А тут еще жена вместо помощи и приветливости вечно чем-то недовольна. Латинянка она и есть латинянка.

Анна поморщилась:

— Слышу только обвинения, братец. А хорошего что о ней сказать можешь?

— Есть и хорошее. Умна, грамотна, толкова во многих делах и суждениях. Решительна, за словом в карман не лезет.

Иван встал и стоял у небольшого окна, хотя ничего не было видно — темно на улице.

— Не ждал, что мачеха Ивану матерью станет, взрослый он уже, не нужны ему бабьи ласки, а до девичьих тоже пока не охоч. Но она и с пасынком не мирится, смотрят друг на дружку волками. Чего не хватает? Злата, серебра, мехов, шелков, слуг, каменьев драгоценных — всего же вдоволь.

— А ласки твоей?

— Что? — изумился брат.

Анна подошла, встала рядом:

— Знаешь, братец, женщине иногда мужниной ласки не хватает.

Иван дернул плечом:

— Я в тереме не сижу, не до того. А в опочивальне у нее бываю, как мужу положено.

— А когда приезжаешь, к кому первому идешь — к матери? К сыну?

— А к кому же?

— Ты от жены душевной близости ждешь, а откуда ей взяться, если ты за все время нашего разговора женку по имени не назвал? Как зовут-то хоть, помнишь?

Теперь князь замер, вдруг сообразив, что и впрямь никак не называет Софию. Анна поняла замешательство брата, продолжила давить на него:

— Вот то-то и оно! Сам как к чужой относишься, а ждешь, что любить будет.

— Она и есть чужая! И любовь мне ее не нужна, не мешала бы, — взъярился великий князь. — В Новгороде едва в ворота вступила, к Марфе Борецкой побежала, никого из моих людей с собой не взяв. Легата папского Бонумбре этого пока не выставил взашей, при себе держала. К чему ей латинский пастырь, ежели в греческую веру перешла? Братьев Траханиотов все науськивала, чтоб на унию меня уговаривали. С митрополитом в спор ввязалась. Какое уж тут доверие, ежели новообращенная княгиня с митрополитом о вере спорит? Никакого уважения ни к кому нет! Княгиню Марию Ярославну только и слушает, так ведь та все ее уговаривает, слова поперек не скажет. Предупреждал меня дьяк Курицын, что змея едет, надо было еще из Новгорода ее обратно вернуть, когда с врагами моими, еще женой не став, тайные беседы вела. А я решил, что дальше терема не пущу, потому мешать не будет. Но змея и есть змея — ее хоть как запирай, все одно в щель вылезет.

Анна покачала головой:

— Вижу, наболело у тебя на душе. Мать-то что говорит?

— Я с ней о том бесед не веду, не хочу волновать. Ни с кем не веду, только с тобой вот откровенно так. Устал кроме врагов Московии еще и со своими семейными воевать. А женка-змея под боком и того тошней.

Но что-то в этой обиде-досаде брата не давало Анне Васильевне покоя, что-то было не так. Решилась задать осторожный вопрос:

— А на ложе как?

И впервые увидела у Ивана легкое смущение, дернул плечом, но признался:

— Хороша. Горяча, отзывчива.

Взгляд князя невольно потеплел, а сердце сестры возрадовалось. Вот оно! Значит, тянет Ивана к жене-то, тянет. Этим и надо воспользоваться. Пусть деток нарожают, а там жизнь сама примирит. Но говорить об этом не стала, в таких делах торопливость ни к чему.

— Знаешь, я ныне ничего отвечать и советовать тебе не буду. Если позволишь, с женой твоей поговорю, но не о том, что услышала, просто попробую понять, что так, а что не так. Не может умная, толковая женщина так неразумно себя с мужем вести. Или она чего-то не понимает, или ты не видишь. Я ей твои жалобы передавать не стану, но сама поговорю.

Иван только коротко кивнул, соглашаясь, и перевел разговор на племянников. Княгиня Рязанская улыбнулась:

— Есть чем хвастать…