София - венецианская заложница

Еще несколько взглядов уверили ее, что молодой человек находится в сложной ситуации. Что касается всех остальных черт его личности, их было легко разгадать, но это не вызывало у нее восхищения. У принца было тонкое осунувшееся лицо, обрамленное редкой бородой, которая появилась совсем недавно. Кожа лица была раздраженной, воспаленной и бледной. Цвет его бороды казался бы намного естественнее, если бы она росла у более здорового человека. Султанша Курем, его бабушка, была родом из России. Сафи слышала, что ее волосы были рыжего цвета, поэтому было понятно, в кого пошел Мурат.

Кроме того, он был среднего роста — возможно, даже ниже Сафи — с тонкими конечностями, которым внутренняя опустошенность и пристрастие к опиуму не давали набрать вес. И только тот факт, что он носил мужскую одежду, приковывал ее внимание, учитывая, что она уже пять месяцев прожила взаперти исключительно среди женщин и евнухов. Бледно-желтый шелковый восточный летний халат не скрывал костлявости его локтей и коленей, коричневые и голубые полосы на его поясе перекликались с тюрбаном. За исключением перьев и эгрета, не было выбрано больше ничего, чтобы произвести эффект.

Даже в присутствии своей матери и сестер молодой человек развалился на подушках на диване, одной рукой держа трубку кальяна, в то время как другая безжизненно лежала в стороне, и складывалось впечатление, что он в любой момент готов заснуть. И только одна вещь притягивала его взгляд и нарушала сонливость Мурата.

Если быть более точным, это были волосы невольницы, от которых он не мог оторвать глаз, ее волосы, которые золотыми волнами струились из-под вуали. Сафи видела, что он внимательно рассматривает их, как алхимик тестирует достоверность и прочность своего металла. Правда, взгляды его были несколько странными. Сафи видела, как глаза принца то закрываются, то приоткрываются, то смотрят прямо, потом вокруг, открываясь шире и шире, затем закрываются снова. Если бы Нур Бану тоже заметила такое поведение Мурата, она бы расстроилась, оценив это как еще один знак, что ее сын безнадежно потерян в мире видений и снов.

«Хотела бы я, чтобы Нур Бану дала мне маленькую роль в этом фарсе, не связанную с кальяном, — думала Сафи. — Что-то неожиданное и живое, чтобы показать этому молодому человеку разницу между сном и бодрствованием. Если уж она настолько любящая мать, что не может вылить ушат холодной воды на него, чтобы разбудить, я сделаю что-нибудь этакое сама, но что? Ведь я даже не могу прервать их разговор танцем или пением».

Очень скоро у Сафи родился план. Стараясь не двигать своими руками, которые так и оставались лежать на плечах, она медленно сняла кольцо с одного из пальцев. Затем движением запястья, менее заметным, чем вдыхание кальяна, она позволила драгоценности упасть на пол. Его падение на ковер у ее ног было неслышным и незаметным ни для Нур Бану, ни для принцесс, которые были слишком озабочены, придумывая следующие фразы для общей беседы.

Но Мурат все видел. Она знала, что он видит, потому что оба его глаза открылись сразу же и он забыл о сне. Но все же он ничего не сказал, не спросил даже: «Мама, почему вы тратите деньги на такую невнимательную рабыню, которая так неаккуратна со своими драгоценностями?» Скорее всего, это и было бы тем вопросом, которого все так ждали.

Спустя некоторое время Нур Бану признала свое поражение. Она не сказала этого вслух, ее тон не потерял грациозности. Но она начала прощаться, и это было почти то же самое. С сердцем, уходящим в пятки, Сафи подняла жаровню, вынесла ее из комнаты и вернулась за кальяном, к которому ее госпожа уже потеряла интерес. Нетерпеливый взмах руки, освобождающий ее, сказал ей, что молодой человек желал, чтобы его оставили одного и он смог спокойно покурить кальян. Сафи поддерживала дверь открытой для его матери и сестер и последовала за ними в гарем, затем закрыла дверь за собой.

XXXV

Мертвая тишина, с которой Нур Бану приветствовала озабоченных девушек гарема, показала им, что не следует задавать ей вопросы. Они не хотели разделить наказание венецианской девушки — две или, может, три недели игнорирования, разговоров только в самых поносительных словах за ее спиной. В закрытом мире гарема смерть была предпочтительнее позора.

Нур Бану прошла в свою комнату, остальные занялись своими делами, и только Сафи осталась у двери в мабейн, место ее поражения.

«По крайней мере, он не тронул меня, — Сафи пыталась побороть свое огорчение. — К тому же он не султан, таким образом, меня могут отдать другому, когда я снова завоюю благосклонность Нур Бану и она простит меня за то, что в действительности и не было моей виной».

Но все же в те минуты, когда она стояла в одиночестве перед дверью, у Сафи была еще одна последняя надежда: кольцо все еще оставалось лежать там, где она его уронила, на ковре в мабейне. Конечно же, никто не сможет винить ее, если она вернется забрать его.